Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Петух как хронометр

Петух – гордая и величавая домашняя птица, первой из пернатых попавшая в устную и письменную культуру. Петух стал символом, древнейшее происхождение и важнейшее значение которого трудно переоценить. Петуху приписывались магические свойства возвещать приход утра и прогонять нечисть, обозначать тройственность важнейших действий; он играл роль первых часов и будильника; по доносящимся издалека его крикам определяли расстояние; по частям его тела считали; его бойцовский характер ставился в пример людям и т. д.

Петух упомянут в древнейшей книге – Библии, где он встречается в одном и том же контексте в трех из четырех канонических Евангелиях – в ситуации предсказанного Христом предательства Его Петром. Характерно, что петух там выступает всего лишь как определитель времени (его роль не более значительна, чем у стрелки часов при их изобретении): «Итак, бодрствуйте; ибо не знаете, когда придет хозяин дома, вечером, или в полночь, или в пение петухов , или поутру…» (Мк. 13: 35). Именно в таком определении ночного пения петуха как временного фактора упомянут он в есенинских строках: «Так же девушки здесь обнимают милых // До вторых петухов, до третьих » (IV, 226–227 – «Тихий ветер. Вечер сине-хмурый…», 1925). О знании Есениным евангельских строк свидетельствует его сообщение в письме к другу Г. А. Панфилову в ноябре 1912 г.: «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового…» (VI, 25). Очевидно, Есенин придавал урочному кукареканью петухов философское значение, потому что задумывался о причине их пения в строго определенные часы как в библейские времена, так и в современности. Но на вопрос о причинности петушиного пения Есенин так и не находил ответа, о чем он сообщал в письме к Л. И. Повицкому в конце 1918 – начале 1919 гг.: «Ах, никто, никто не знает и до сих пор, отчего поет петух в полночь » (VI, 104).

О раннем укладывании спать или таком же пробуждении в народе до сих пор говорят: ложиться с курами / вставать с петухами (и наоборот). В стихотворении «Песнь о собаке» (1915) Есенина сумеречное предвечерье обозначено так: «А вечером, когда куры // Обсиживают шесток » (I, 145). В стихотворении «Я одену тебя побирушкой…» (1915) раннее утро провозглашено петушиными криками, отпугивающими всякую нечисть, в том числе и русалок, которые «И тебя по заре с петухами // Поведут провожать на полянку» (IV, 99).

Жители с. Спас-Клепики еще в конце ХХ века верили в способность петухов своим кукареканьем разгонять русалок: «Русалки молодцами изо ржи выходили. До самой полночи творили. Как в полночь петухи прокукурекают , русалки скрывались». [1473] Есенин учился в Спас-Клепиковской школе и мог слышать от местных жителей подобное поверье.

В с. Константиново бытует поверье о подразделении ночи на две половины по петушиному крику: «Если петух не пропел, то значить, ночь , как говорится, грязная будеть. Если петух пропел – ну в 9 – 10, это ночь чистая , всё. Можешь идти». [1474] Здесь же записана частушка о раннем петушином пении:

Я не знаю, как у вас,

А у нас в Рязани

Петухи рано встают ,

Про хреновину поют [1475] .

Первые часы суток были особенно природосообразны; они основывались не на математическо-астрономических расчетах, а непосредственно на наблюдении за небесными светилами и поведением домашней птицы, поэтому особым древним и в то же время церковным мировосприятием веет от есенинских строк:

И над миром с незримой лестницы,

Оглашая поля и луг,

Проклевавшись из сердца месяца ,

Кукарекнув, взлетит петух

(II, 67 – «Инония», 1918).

Роль будильника отталкивается от образа кукарекающего петуха-месяца и далее прослеживается в строке с птичье-астрономической же символикой: «И светил тонкоклювых свист» (II, 67). Судя по характеру действий, совершаемых петухом, он здесь не явно, однако вновь и вновь обожествляется, возводится на высший небесно-демиургический уровень.

Аналогично в «маленькой поэме» 1917 года «Пришествие» петух вознесен Есениным на небеса, и уже тем самым ему придано сакральное значение: « С шеста созвездия // Поет петух » (II, 47). Но петух в библейском освещении не самостоятельный персонаж, он всего лишь помощник Господа; и далее тема предательства Христа его учеником только слегка намечена, обозначена через эмоциональное угасание яркости бытия и оживления сил зла, что сопряжено с предрассветным криком домашней птицы:

Вздохнула плесень,

И снег потух…

То третью песню

Пропел петух (II, 48).

В божественном контексте петух приобрел сакральную функцию – способность предугадывать злонамеренное деяние даже до момента его совершения, петух становится как бы свидетелем и доказательством правоты слов Господа: «Но Петр сказал тому человеку: не знаю, что ты говоришь. И тотчас, когда еще говорил он, запел петух . // Тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра; и Петр вспомнил слово Господа, как он сказал ему: прежде, нежели пропоет петух , отречешься от Меня трижды» (Лк. 22: 60–61); «Тогда он <Петр> начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека. И вдруг запел петух . // И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде, нежели пропоет петух , трижды отречешься от Меня. И, вышед вон, плакал горько» (Мф. 26: 74–75); «Тогда петух запел во второй раз . И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде, нежели петух пропоет дважды , трижды отречешься от Меня. И начал плакать» (Лк. 22: 60).

В стихотворении «Разбуди меня завтра рано…» (1917), обращенном Есениным к матери, петух и другие реалии сельского быта приобретают глубокий второй план – высокую библейность: «Воспою я тебя и гостя, // Нашу печь, петуха и кров…» (I, 116). Такое торжественно-возвышенное и чуть церковное настроение возникает потому, что глагол «воспеть» обладает идущим из церковнославянского языка налетом книжности, а лексема «гость» тянет за собой шлейф старинных значений: от «заморского гостя» – чужестранца в былинах, «торгового гостя» – захожего купца с товарами и до есенинского «неведомого гостя из града небесного». Показательно, что в этом неявном церковном контексте обычная крестьянская изба осенена приближением к церкви, печь – к алтарю, мать – к Богородице, а петух оказывается священным животным, причем единственным, отражающим частичку божественной сути!

Та же символическая ситуация в аналогичном стилистическом исполнении наблюдается в стихотворении 1916–1922 гг., названном по первой строке: «Нощь, и поле, и крик петухов … // С златной тучки глядит Саваоф» (I, 76).

Еще раньше, в 1914 году, подобный божественный «избяной» космос с центром, выведенным в названии – «В хате», уже был сотворен Есениным, и главными фигурами в нем оказывались петухи с курами:

А на лавке за солонкою —

Шелуха сырых яиц .

<…>

Квохчут куры беспокойные

Над оглоблями сохи,

На дворе обедню стройную

Запевают петухи (I, 146).

Как и положено в храме, там ведется церковная служба – кукареканье петухов приравнено к обедне, а «шелуха сырых яиц» неявно отсылает к «пúсанкам» – раскрашенным и узорчатым яичным скорлупкам, подготовленным к Пасхе (это украинская традиция, но украинизмы встречаются как в творчестве Есенина, так и в диалекте с. Константиново). Есенин имел представление об этом ритуальном предмете, ибо в 1914 г. к столетнему юбилею великого украинского поэта написал стихотворение по его мотивам – «Село (Перевод из Шевченко)», где в оригинале есть строка «Село на нашiй Українi // Неначе писанка село» (IV, 356). Заметим: с. Писанка есть в современном Устиновском р-не Кировоградской обл. Украины.

В старославянском (позднее церковнославянском) и, очевидно, в древнерусском языке не существовало различия между петушиными самцом и самкой и все обозначалось едино – «куръ»; поэтому в Остромировом Евангелии время пения петухов названо как «коуроглашенiе»; протоиерей Г. Дьяченко в «Полном церковно-славянском словаре» привел синоним – «пътлоглашенiе», произошедшее от «пътелъ» = «куръ» = «кочьтъ». [1476]

Значение петушиного крика как неразложимого хронотопного знака закреплено в выражении «изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя» [1477] в «Слове о полку Игореве», то есть до тех пор, пока запоют петухи в далеком пока от воинов городе Тьмутаракани (существует и другая трактовка этой фразы, не имеющая отношения к петухам). Известно, что Есенин ценил образность «Слова…» наравне с притчевой метафоричностью Библии.

Петух в народной культуре

В разных русских диалектах обозначение петуха неодинаково, причем «пучки лексем» образуют два полюса – пéвень и кóчет, что является лексическим признаком отнесения местного говора к северному и южному наречиям соответственно. В географически сравнительно близкой от родины Есенина деревне Деулино Рязанского р-на и области петуха называли «кочетóк», «кочетóчек»; узор старинной вышивки крестом в виде черно-красных петухов именовали «кочетки»; о поведении человека, держащегося гордо, с независимым видом, говорили, что он выступает «кочетком»; молодой побег сосны или метелка щавеля также именовались «кочеток». [1478] В пригородных селениях Сапожковского у. в конце XIX века один из вышитых узоров прозывался «кочеты»: на девичьих рубахах «рисунки на их вышивках пестреют звездами, кочетами, ветряными мельницами и разными фантастическими птицами». [1479] В с. Вослебы Скопинского у. особый девичий головной убор называли «петух». [1480] В с. Павелец Скопинского у. в 1920 г. девушки в праздник повязывали «платок “петушком”, на лбу узенькая лента». [1481] В Сараевском р-не выбивающуюся из гладко причесанных волос и приподнятую прядку называли «петух». [1482] На профессиональном певческом жаргоне выражение «пустить петуха» обозначает неправильно взятую (как правило, излишне высокую) ноту. [1483]