Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Ориентированная на античность литературная и архитектурная стилистика и даже поэтика названий промышленных объектов, наиболее явно и зримо ощутимая в крупнейших российских городах, обратили внимание Есенина и остались запечатленными в его творениях. Революционные события в Северной Пальмире в октябре 1917 года натолкнули Есенина на литературную игру со словом «Аврора», обозначавшим в древнегреческой мифологии богиню зари, а позднее послужившим именованием крейсера в ее честь. В стихотворении «Воспоминание» (условно 1924) из-за нарочитого замещения смыслов в результате взаимообмена эпитетами возникло новое и необычное осмысление уготованного революцией будущего:

И дымом пушечным с «Авроры»

Взошла железная заря (IV, 200).

В критико-публицистической статье «Дама с лорнетом» (условно 1925) Есенин при обращении к З. Н. Гиппиус упомянул литературный журнал, названный в честь одного из мифических подвигов Ясона, который отправился на корабле «Арго» в Колхиду за шкурой волшебного барашка по приказу Пелия, младшего брата отца, захватившего власть и боявшегося человека в одной сандалии (каким и предстал герой): «Ведь Вы в “Золотое руно” снимались также в брюках с портрета Сомова» (V, 230).

Другой известный древнегреческий герой Геракл оказался причастным к образованию Млечного Пути, получившегося из брызнувшего из груди Геры молока, которым та кормила младенца, не зная, что он сын ее соперницы. У Есенина образ Млечного Пути как женской груди включен в маленькую поэму «Пантократор» (1919):

Там, за млечными холмами,

Средь небесных тополей,

Опрокинулся над нами

Среброструйный Водолей (II, 74).

Годом раньше в «Ключах Марии» (1918) скопление звезд на небосклоне и другие космические явления послужили Есенину объяснением ориентиров крестьянского стремления при хозяйственном строительстве: «Красный угол, например, в избе есть уподобление заре, потолок – небесному своду, а матица – Млечному Пути » (V, 194). (См. также главу 14.)

В неопубликованной рецензии с условным названием «О сборниках произведений пролетарских писателей» (1918) Есенин привлек фигуру древнегреческого бога солнца и покровителя искусств для сравнения мастерства (точнее, его отсутствия) литераторов-рабочих с эстетическим эталоном: «Но зато нельзя сказать того, что на страницах этих обоих сборников с выразителями коллективного духа Аполлон гуляет по-дружески» (V, 235). Аполлон выступает у Есенина мерилом поэтического таланта, и В. Г. Шершеневич в «Великолепном очевидце» (1934–1936) привел одно из «филологических изысканий Есенина» и «его определений людей» опять-таки с упоминанием древнегреческого божественного покровителя искусств: «Про Бальмонта прозвучало его импрессионистическое словцо, что это “вша в прическе Аполлона”». [1606]

Истоки образа Ленина в античности

В стихотворении «Капитан Земли» (1925) Есенин сталкивает два заимствованных древнегреческих термина, употребляя их в подобном и свойственном античности контексте и смысловом наполнении: «Не обольщен я // Гимнами герою » (IV, 214). В том же 1925 г. в стихотворении «1 Мая!» поэт восклицает: «Ну как тут в сердце гимн не высечь» (IV, 218). «Гимн» – жанровое обозначение хвалебной песни (исполняемой в торжественной мелодике на кифаре), по случаю победы адресованной «герою» – сыну бога и человека, обращенное к нему и прославляющее его деяния. Интересно узнать понимание термина «герой» исследовательницей О. М. Фрейденберг – теоретиком античной мифологии, двоюродной сестрой Б. Л. Пастернака, современницей Есенина. По мнению О. М. Фрейденберг, «воинственный, отважный характер герой получает впоследствии, и это вытекает из его подвигов в преисподней, где он борется со смертью и вновь рождается в жизнь». [1607] По первоначальной своей сути это существо хтоническое: «Как у покойника, место культа героя – могила; самая героизация есть воздавание умершим заупокойных почестей». [1608] Объяснение этому О. М. Фрейденберг усматривала в происхождении героев: «По большей части греки считали героями эпонимов местности, основоположников городов и племен. И это понятно: герой – топонимический носитель, образное выражение ‘племени’ – ‘страны’, племеначальник и в этом смысле, еще дородовом, ‘предок’». [1609] Понятие героя на протяжении веков лишилось божественного ореола, однако восхождение этого литературного персонажа к античной традиции все-таки заметно под пером Есенина; даже в трансформированном виде герой – это тот, кто противопоставлен вождю во фрагменте поэмы «Ленин» (1924): «Для нас условен стал герой, // Мы любим тех, что в черных масках, // А он…» (II, 145).

Другое проявление античности – это введение римского понятия гений . У Есенина в отрывке «Ленин» (1924) так назван центральный персонаж или его покровитель: «Суровый гений! Он меня // Влечет не по своей фигуре» (II, 144). Согласно исследованию О. М. Фрейденберг, под понятием «гений» римляне подразумевали телесную душу (в отличие от anima), вторую сущность человека или природного объекта, мужского двойника тотемистического происхождения (у женщин была Юнона), а позже – покровителя и родоначальника племени. Изображали гения стереотипно: отец в смысле ‘рождающий’ в тоге (то есть в одежде молящего, с покрытой головой) или сам гений, позднее слившийся с родителем, в присутствии семьи совершает жертвоприношение, закалывая жертвенное животное, подведенное прислужником. Такое хтоническое изображение привешивали и никогда не снимали; атрибутом гения служила змея; «гением римляне клялись, как собой… римлянин говорил “мой гений”, “гений такого-то”». [1610] По мысли О. М. Фрейден-берг: «Genius – это тотем в аспекте жизни, рождений и брака, рога изобилия. Он ‘рождающий’ и ‘рождаемый’, отец и рожденный отцом, каждый член тотемистического коллектива в отдельности, главарь и весь коллектив». [1611]

Есенинский возглас «Суровый гений!» предполагает возможность авторского рассмотрения образа вождя в стилистике античной монументальности. На первый взгляд, такой подход отвечал требованию большевистской партии изображать революционные деяния современности в духе исторической героизации: сопоставлять их с национальными освободительными движениями типа движения Гарибальди, с крестьянскими войнами, с Великой Французской революцией, с бунтами Степана Разина и Емельяна Пугачева. Есенин пошел дальше и углубился в античность как «колыбель цивилизации», культурные истоки человечества. Поэт продемонстрировал свое видение истории, согласно которому современные злободневные события сопоставимы по своей сути с такой предельной древностью, как античность и Древний Египет, Северное Причерноморье и объединение славянских племен в Киевскую Русь. Тогда и сейчас, в условно-историческом и неконкретном времени «с копьями со всех сторон // Нас окружают печенеги », «цвели имперские сатрапы » и «продал власть аристократ », а вождь «вроде сфинкса предо мной» и «видел он // Освобожденье всех племен» (II, 143–146).

Все статусные черты римского гения соблюдены: он совершает жертвоприношение – «Одно в убийстве он любил – // Перепелиную охоту»; роль отца показана во внимании к детям – «А он с сопливой детворой // Зимой катался на салазках»; функция родоначальника проявлена в предводительстве – «Повел нас всех к истокам новым»; бессмертие телесного духа ощутимо в восприятии коллектива – «Для них не скажешь: // Ленин умер» (II, 144–147). Правомочно ли при таком художественном решении говорить о полном переосмыслении к началу ХХ столетия римского термина «гений»? Или, наоборот, Есенин хотел вернуться к его затерянному в истории исконному смыслу и стремился через обращение-зов к гению высветить истинную сущность вождя, сополагая его фигуру с нетленным двойником-тотемом в его звериной и хтонической ипостасях?

Покорение мифологических гор

В творчестве Есенина античность явлена в широкой географии: здесь Древняя Греция, Древний Рим; а помимо них упомянуты соседние древние государства – Византия, Ассирия, Египет. Из географических объектов древнегреческой мифологии присутствует Парнас, послуживший символическим иносказанием Кавказских гор, за которыми стоит богатая литературная традиция русской классики XIX века, в стихотворении «На Кавказе» (1924):

Издревле русский наш Парнас

Тянуло к незнакомым странам,

И больше всех лишь ты, Кавказ,

Звенел загадочным туманом

(II, 107–108 – см. главу 14).

А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927) привел устное высказывание Есенина: «Знаешь, как я на Парнас восходил?». [1612] Из дальнейшего повествования видно, что под Парнасом поэт символически подразумевал русскую литературу, а под богами – известных мэтров поэзии начала ХХ в.

Отголосок другой античной мифологической горы – Олимпа, где восседают боги-олимпийцы, случайно (по неведению печатников) проявился в поэме «Инония» (1918) в образе некого живописца Олимпия, который вроде бы логично спустится откуда-то сверху (с небес, из небесного града Инонии или с горы Олимп): «Новый сойдет Олимпий // Начертать его новый лик». Такое новоявленное имя – Олимпий – вполне вероятное и удачно впечатанное типографами в контекст – было опубликовано в ряде прижизненных источников поэмы Есенина. На самом деле поэт создал совершенно другой персонаж – нового Олипия (II, 64), – отталкиваясь от имени Олипия (Алипия) Печерского, первого известного русского иконописца XII века, впоследствии канонизированного (см. комм.: II, 365). Однако опечатка неоднократно повторялась и в посмертных изданиях, потому что советскому читателю было легче домыслить несуществующего бога-олимпийца, вполне вписывающегося в древнегреческий круг лиц сочинений Есенина, нежели вспомнить полузабытое истинное имя почтенного иконописца.