Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом - Alexandra Catherine

том, что несколько минут назад ты горько плакала. Играй, Вильхельмина! Как актёры в театрах.

«Нет-нет-нет! — подумала Ишмерай. — Не это я должна была говорить! Она заслужила эти слезы за её высокомерие и самодовольство! Она должна знать, что её обожаемый Элиас Садеган не любит её и никогда не останется с ней! Элиас Садеган — мой союзник и только мне доверяет. Если она заберет его, у меня не останется никого и ничего!.. О Небо, что я только несу?! Он же не моя собственность!»

— Откуда тебе знать что-то о мужчинах? — всхлипнула Вильхельмина, заулыбавшись.

— У меня было много взрослых братьев, — виртуозно солгала Ишмерай. — И все девицы, которые стайками бегали за ними, плакались у меня на плече.

Вильхельмина засмеялась, поцеловала Ишмерай в щеку, обняла её, поднялась и воскликнула, подходя к зеркалу:

— Ты тысячи раз права, моя голубка! Этот мерзавец никогда не увидит моих слёз!.. ох, дьявол, как же он хорош! Я еще никогда не встречала таких мужчин, Альжбета! Как он красив, а как крепок — его руки, словно камни, но нежность их покорит любое сердце. Ах, Альжбета, а какой он страстный и умелый любовник!..

«Забери тебя чёрт, Вильхельмина! — подумала Ишмерай, отчаянно злясь и негодуя. — Он, должно быть, тоже любит тебя!..»

Воздуха стало не хватать. Хотелось убежать, хлопнув дверью. Умчаться в лес, прорваться через сугробы к горам и сгинуть в них.

«Обсидиан! — мысленно взмолилась Ишмерай, вспомнив о своём новом кунабульском друге. — Увези меня из этого чёртового города!..»

— Моя хорошая, помоги мне привести себя в порядок, — и властно, и ласково проговорила Вильхельмина. — Ты устыдила меня. Он полюбит меня. Он возжелает меня так, как не желал никого. Он захочет провести со мной всю свою жизнь! Вот увидишь!

«Боже правый! — подумала Ишмерай, зная, что изрядно грешит, обращаясь к всевышнему с подобной молитвой. — Сделай так, чтобы этого никогда не произошло! Позволь Александру вернуться домой, который он так любит! И огради его от любви этой женщины!»

Неприятно подивившись своим же злобным молитвам, Ишмерай заставила себя успокоиться, в очередной раз разозлилась на Александра и отправилась помогать Вильхельмине.

Хозяйка и её подруга спустились к гостям через две четверти часа. Первая сияла, казавшись ещё прекраснее, вторая улыбалась натянуто и мрачновато. На неё же никто не обратил внимания. Вильхельмина освободилась от пут недомогания и могла вновь дарить своё сияние гостям.

— Вильхельмина! — восклицали её друзья. — Вы вновь порхаете, словно по волшебству! Кто же поставил вас на ноги?

— Альжбета — мой личный лекарь, — ответила та, указав на девушку, стоявшую у входа и не желавшую входить внутрь.

Александр, не поглядев на Ишмерай, подошел к Вильхельмине и поцеловал ей руку, заглянув ей в глаза.

Ишмерай молча прошествовала к своему излюбленному месту у окна, вздохнула и почувствовала, что ей захотелось провалиться сквозь землю, вылететь в окно, через печную трубу, оседлать метлу и пропасть в этом Чёрном лесу на шабаше, которого так бояться местные набожные жители. Противная горечь заставила её поморщиться.

— Как же вы, дорогая Альжбета, поставили на ноги эту племенную тяжеленную кобылу за две четверти часа? — услышала она циничный шёпот Франциски Варглаубэ. — Или вы заставили её выпить эликсир ума или зелье, отрезвляющее разум от самодовольства?

Ишмерай усмехнулась вдове через силу, но решила оставить свое истинное мнение о Вильхельмине при себе, ответив:

— Мирра Райнблумэ молода, очень жизнерадостна и обладает отменным здоровьем. Я лишь помогла расшнуровать корсет и впустить побольше воздуха в комнату. Всё остальное сделала она сама.

— Вы разбросали этих кумушек, будто львица. Они обижаются на вас за вашу дельную грубость.

— Пусть обижаются, мирра Варглаубэ, — пожала плечами Ишмерай, которой отчаянно хотелось послать всех к черту, особенно сияющую Вильхельмину и Александра; тот держал ее за руку и разве что пылинки не сдувал. — Мне не хотелось, чтобы они усугубили её состояние.

— Вильхельмина нашла верного стража в вашем лице, строгая вы девочка, — улыбалась вдова.

— Нет, — отозвалась Ишмерай, холодно поглядев на Франциску. — Какое-то время она нуждалась в друге, а мне стало её жаль. Стражем ей пусть будет её любовник.

— Ты едкая штучка, Альжбета, — довольно засмеялась женщина. — Ей очень повезет, если ты полюбишь её искренне.

«Я никогда не полюблю Вильхельмину, она никогда не станет мне сестрой и подругой, — подумала Ишмерай, косясь на вдову и пытаясь унять свою к ней злость. — Никогда! Никогда!»

Посидев ещё немного у окна в одиночестве, Ишмерай поглядела на Александра и Вильхельмину, сидевших рядом, поднялась и выскользнула незамеченной.

День клонился к вечеру, снег мерцал в свете свечей, ливших отблески свои из окна на снег, и Ишмерай, как была, в платье, вышла на улицу подышать свежим морозным воздухом.

Она ступила на заснеженные тропинки в легких башмачках. Прошлась мимо замерзшего фонтана с каменным изображением кудрявого херувима, мимо темно — зелёных елей и густых кустов, на зиму оставшихся без листьев, думая только об одном:

«Я насмотрелась достаточно! Он любит её или готов полюбить. Он восхищается ей и иногда забывает это скрывать. Надо быть готовой к тому, что однажды он придёт и объявит об их помолвке… Но почему тогда?… — Ишмерай зажмурилась, задержав дыхание. — Почему тогда он предложил мне этот брак? Пусть и фальшивый. Вильхельмина и остальные подумали бы, что мы любим друг друга, и это навсегда бы закрыло дверь её дома перед ним… Разумеется, должно быть, они поругались тогда, и Александр решил отомстить ей. Почему же еще? Но почему тогда он отговаривал меня выйти замуж за Бернхарда? И отговаривает до сих пор. Из ревности, глупая твоя голова, Ишмерай? Разумеется, нет! С чего ты только это взяла?! И целовал меня, потому что он мужчина. Если бы я раздвинула ноги, он бы и этим воспользовался. Александр волен делать все, что ему взбредет в голову. Он волен остаться и жениться на ней, и я не должна быть ему помехой. Я не имею на это права и вовсе не намереваюсь мешать его союзу. Наши пути разойдутся… — девушка поморщилась, обхватив себя руками и задрожав не то от холода, не то от отчаяния; от этих мыслей было очень больно. — Никогда не забуду его и всегда буду