Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Повестью «Яр» не ограничивается у Есенина использование картуза в сюжетах произведений. Он встречается в рассказе «У белой воды» (1916): «На повороте она заметила только один его мелькавший картуз …» (V, 151). Ради рифмы применил поэт название этого предмета в поэме: «Я работал в клондайкских приисках, // Где один нью-йоркский туз // За 3 миллиона без всякого риска // 12 положил в картуз » (III, 69 – «Страна Негодяев», 1922–1923). Обычай класть капитал в мужской головной убор, измерять им количество денег упомянут еще в сказке «Конек-горбунок» (1834, 1843–1851) П. П. Ершова: «“Что в промен берешь добра?” // – “Два-пять шапок серебра”». [1405]

Рифму «туз – картуз» Есенин не придумал сам, но заимствовал из частушки, записанной им на его родине – в с. Константиново, что еще раз показывает характерность этого головного убора для крестьян начала ХХ века и придает ироничную гиперболичность характеру персонажа:

Ах, Ванька, туз ,

Потерял картуз .

А я пол мела —

Картуз подняла

(1918 – VII (1), 325).

Частушечный мотив « картуз потерял » (см. выше и ниже) является типичным:

Ах, што ж ты стоишь,

Посвистываешь?

Картуз потерял ,

Не разыскиваешь!

(1918 – VII (1), 333).

В более поздних частушках Рязанщины также продолжает встречаться слово «картуз»:

Скинь ты шапку,

Надень картуз .

В этой шапке

Большой конфуз. [1406]

Упоминание картуза демонстрирует обыденность и привычность традиционного патриархального уклада, неспешную размеренность крестьянской жизни, в которой этот вид головного убора выступает необходимым атрибутом повседневного быта мужчин.

Есенин в какой-то мере романтизировал картуз (как головной убор), вкладывая его в руки Аксютке вместо сачка для ловли насекомых: «Он, то приседая, то вытягиваясь, ловил картузом бабочку» (V, 52 – «Яр», 1916).

У слова «картуз» имеется ряд первоначальных значений: 1) «мешок, пакет из быстро и бесследно сгорающей ткани, заключающей пороховой заряд для артиллерийской стрельбы»; 2) «мешочек, кулек, пакет для табака и других сыпучих веществ» (Хлестаков: «Посмотри, там в картузе табаку нет?» – Н. В. Гоголь, «Ревизор», 1836). Заимствованное из голландского языка, «картуз с порохом» встречается в переводной «Книге Устава морского» (1720); 3-е значение – «мужской головной убор с твердым козырьком, с околышем», «неформенная фуражка» – появилось только к концу XVIII в. [1407]

Является ли картуз как вид головного убора знаковым выражением определенного социального статуса человека начала ХХ века? Из произведений Есенина явствует, что картуз носили и солидные сельские жители вроде мельника, и деревенские маргиналы вроде Аксютки. Современник Есенина подчеркивает, что вид картуза и степень его изношенности характеризуют материальное благосостояние человека. Лазарь Берман указывает разительную перемену с поэтом, внешне преобразившимся с появлением у него нового и дорогого одеяния, – в противовес его прошлому устаревшему наряду: «…но где же облегавшее его тогда выцветшее и несколько длинноватое осеннее пальто и мятый картуз на голове?». [1408]

Цилиндр

Цилиндр в поэзии Есенина представлен в двух символических значениях, имеющих исторически единое происхождение: 1) он маркирует роль джентльмена, положительного по своей сути, вызывающего в памяти представление о русском дворянстве и восходящего к пушкинскому мотиву (ассоциация со зрительным рядом «Евгения Онегина» и с фигурой самого Пушкина в его типичном облике, созданном современниками и художниками последующих эпох); 2) цилиндр фетишизирует негативных персонажей, начиная от черта в его современном облике и кончая капиталистами «дикого Запада».

Образ цилиндра в первом значении является автобиографическим, и его роль в жизни Есенина подкреплена документально. А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927) рассказал историю появления цилиндра: «На второй день в Петербурге пошел дождь. <…> Бегали из магазина в магазин, умоляя продать нам “без ордера” шляпу. // В магазине, по счету десятом, краснощекий немец за кассой сказал: “Без ордера могу отпустить вам только цилиндры”. <…> Вот правдивая история появления на свет легендарных и единственных в революции цилиндров, прославленных молвой и воспетых поэтами». [1409] Речь идет о ряде есенинских строк: 1) «Я хожу в цилиндре не для женщин» с нарочито вымышленным обоснованием или, становясь на особую точку зрения поэта, с поэтическим видением мира – «В нем удобней, грусть свою уменьшив, // Золото овса давать кобыле» (I, 166 – «Я обманывать себя не стану…», 1922); 2) об авторской реминисценции «Был цилиндр , а теперь его нет» (I, 197 – «Ты прохладой меня не мучай…», 1923). Упоминание цилиндра как диковинки одежды позволяет маркировать воспоминания, обращенные к С. А. Толстой: «Никогда я не забуду ночи, // Ваш прищур, цилиндр мой и диван» (IV, 261 – 1925).

С той революционной поры цилиндр стал предметом шуток Есенина. Сведения об этом привел А. Б. Мариенгоф: «Когда возвращаюсь домой <влюбленный в актрису А. Б. Никритину>, Есенин и Почем-Соль <Г. Р. Колобов> надо мной издеваются. Обещают подарить теплый цилиндр с наушниками ». [1410]

По опубликованным на сегодняшний день фотографиям, Есенин лишь единожды запечатлен на фотографии в цилиндре в мае 1924 г. в Москве в дружеской компании поэтов (VII (3), № 82). Известна также фотография его с Г. Б. Якуловым и А. Б. Мариенгофом, где последний изображен в цилиндре в 1919 г. (VII (3), № 41).

Однако есенинский цилиндр был настолько запоминавшимся предметом гардероба и так сильно выделял его владельца из толпы горожан, что запомнился многим современникам поэта. Актриса Московского Камерного театра А. Л. Миклашевская указывала на связь есенинского цилиндра со зрительным пушкинским обликом, когда «в день своего рождения… вышел к нам Есенин в крылатке, в широком цилиндре, какой носил Пушкин» и конфузливо объяснил, что ему «так хотелось хоть чем-нибудь быть похожим» [1411] на великого поэта-классика. А. Л. Миклашевская сообщила о неоднократности надевания цилиндра именно в день рождения Есенина: «У него на затылке цилиндр (очевидно, опять надел ради дня рождения), клок волос, все еще красивых, на одной руке лайковая перчатка». [1412]

С. М. Городецкий трактовал есенинский цилиндр как эмблему выхода в серьезную «городскую» литературу из деревенского лубка, как превращение подмастерья в мастера: «Этим своим цилиндром, своим озорством, своей ненавистью к деревенским кудрям Есенин поднимал себя над Клюевым и над всеми остальными поэтами деревни». [1413] Цилиндр Есенина как одежда, чуждая поэтам-деревенщикам (в действительности – носителям исконного национального самосознания), был опротестован Н. А. Клюевым в 1922 году – в интерпретации С. М. Городецкого: «И хитрый Клюев очень хорошо понимал значение всех этих чудачеств для внутреннего роста Есенина. Прочтите, какой искренней злобой дышат его стихи Есенину в “Четвертом Риме”: “Не хочу укрывать цилиндром лесного черта рога!”, “Не хочу цилиндром и башмаками затыкать пробоину в барке души!”… Есенинский цилиндр потому и был страшнее жупела для Клюева, что этот цилиндр был символом ухода Есенина из деревенщины в мировую славу». [1414]

Вот это негативное восприятие человека, одетого в цилиндр в начале ХХ столетия, проявленное Н. А. Клюевым в поэме «Четвертый Рим», направленной против Есенина как бывшего друга и собрата, в строках:

Анафема, анафема вам,

Башмаки с безглазым цилиндром !

Пожалкую на вас стрижам,

Речным плотицам и выдрам.

Не хочу цилиндрами и башмаками

Затыкать пробоину в барке души! [1415]

Казалось бы, Н. А. Клюев по каким-то малейшим нюансам, имевшимся в манере ношения цилиндра Есенина и сокрытым от посторонних глаз, предвосхитил дальнейшие литературные события. Дело в том, что клюевское понимание укрывания «цилиндром лесного черта рога!» воплотится уже через год в облике черта – есенинского «черного человека».

Образ цилиндра во втором значении применим только к отрицательному герою, оценен взглядом стороннего наблюдателя (положительного героя): «Вот опять этот черный // На кресло мое садится, // Приподняв свой цилиндр » (III, 192 – «Черный человек», 1923–1925); «На цилиндры , шапо и кепи // Дождик акций свистит и льет» (III, 74 – «Страна Негодяев», 1922–1923).

На первый взгляд кажется, что цилиндр в негативной своей характеристике применим лишь к антагонисту. Однако это не так. Очень показательна зеркальная перекличка двух героев в поэме «Черный человек» (1923–1925) – черта и повествователя, одетых одинаково, отображенных в зеркале и по сути своей являющих одно лицо – сравните: «Вот опять этот черный // На кресло мое садится, // Приподняв свой цилиндр » и «Я в цилиндре стою» (III, 192, 194). Следовательно, в персонаже в цилиндре таится некая дьявольская сила – в абсолютной или незначительной мере.