Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Скуфья представляет собой особый головной убор духовенства, являющийся символом пастырской власти и одновременно знаком отличия для награждения священников. [1374] Слово этимологически восходит к палестинскому «кефье» – платку, скрепленному шерстяной повязкой; со временем превратилась в закругленную шапочку. [1375] В произведениях Есенина скуфью носят низшие чины монашества: «Анисим откидывал колун и, снимая с кудлатой головы скуфью , с благоговением чмокал жилистую руку игумена» (V, 66 – «Яр», 1916); «Пойду в скуфье смиренным иноком» (I, 40 – 1914–1922). Из контекста произведений поэта следует, что для автора надевание скуфьи на героя свидетельствует о перемене его жизненного пути и превращении обычного сельского жителя, «оседлого земледельца» в духовного странника, взыскующего божественного пристанища, ищущего духовного крова и вечного блаженного приюта.

Описывая в «Яре» скуфью как старческую одежду людей, потерявших родных и потому всеми помыслами отдавшихся Богу, Есенин опирался на народно-православные традиции, бытовавшие в с. Константиново. Друг поэта, односельчанин Н. А. Сардановский упомянул в своих воспоминаниях скуфью дедушки в 1926 году: «Старик одет в ветхое полукафтанье, на голове потертая бархатная скуфья , как видно, немного уже осталось жить ему на свете». [1376] Неизвестно, носил ли дедушка Н. А. Сардановского скуфью при жизни Есенина и мог ли тот видеть ее, однако несомненно, что поэт в сельской реальности неоднократно наблюдал похожую картину.

Особенности одежды богомольцев

Одеяние отправившихся на богомолье старушек описано в стихотворении «По дороге идут богомолки…» (1914): «Отряхают старухи дулейки » (I, 58). По данным диалектолога А. Ф. Войтенко, [1377] упомянутая Есениным дулéйка (также дулéтка, дулéточка ) – это разновидность теплого жилета, который носили монашки, название распространено в Каширском, Коломенском и Луховицком р-нах Московской обл., расположенных по соседству с Рязанской обл. Кроме того, что особенно важно, это диалектное слово было записано в родном Есенину селе Константиново и имело следующее значение – «кофта ватная, рукава длинные или короткие, застежка сбоку, как у косоворотки». [1378]

Ту же одежду носит есенинская Марфа Посадница из одноименной «маленькой поэмы» 1914 г.: «Ой, как выходила Марфа за ворота, // Письменище черное из дулейки вынула» (II, 7). По объяснению комментатора С. И. Субботина, « дулейка (дулетка) – род верхней женской одежды; безрукавка с ватной подкладкой и накладными украшениями» (комм.: II, 282).

Пример с дулейкой наиболее убедительно показывает, что у Есенина проявлялись пристрастия к конкретному виду одежды в определенные годы, что диктовалось ведущей тематикой его сочинений в соответствующие периоды творчества. Так, в частности, дулейка фигурировала в произведениях поэта исключительно в 1914 г. в связи с приоритетом темы богомольного паломничества к христианским святыням, внимания к русскому Средневековью. Есенин ненавязчиво и незаметно показывает историю дулейки, прошедшей стадии развития от средневековой женской одежды (приписывая ее ношение в конце XV века новгородской Марфе Борецкой) до современного поэту богомольного облачения начала XX столетия. Остается открытым вопрос о том, являлась ли дулейка одеждой старообрядцев хотя бы на каком-то этапе ее бытования или региональным типом народного костюма.

Символика белой одежды

Белый цвет одеяния наполнен торжественной символикой, знаменующей невинность невесты: «Нежная девушка в белом» (см. выше); нетленность риз Господних – «И в одежде празднично белой // Ждать, когда постучится гость» (I, 144 – «Хорошо под осеннюю сырость…», 1918); погребальное успокоение, выраженное в траурной белизне печальных родственников.

В с. Константиново до сих пор верят, что такие мифологические существа, как русалки, которые появлялись во время цветения ржи и представлялись умершими некрещеными или не своей смертью, тоже были одеты в белые одежды: «Да как сказать – русалки? Ну, они, в общем, тоже наряженные: были наряжены в белом большинство. Женщины и мужчины там – это наряженные во всём белом . На голове платок, наверное, белый тоже ». [1379]

Белизна их одежд, скорее всего, может быть объяснена тройной мотивировкой: 1) девичьей невинностью, ибо русалка не успела стать невестой; 2) трауром по умершей девушке; 3) календарной приуроченностью к летнему солнцестоянию, когда от палящего солнца укрывались под белым сенокосным костюмом.

В. И. Еремина полагает, что «черный цвет как цвет траура, очевидно, позднего происхождения и связан с культурой периода христианства». [1380] По данным Е. В. Киреевой, на Руси черный стал цветом траура с конца XVII в. [1381] Вне зависимости от цвета, «в научной литературе достаточно широко распространено мнение, что цель траура заключается также в том, чтобы сделать себя неузнаваемым и тем самым обезопасить от возможного вредоносного действия мертвеца». [1382]

Глава 9. Одежда как художественная характеристика

Темпоральные характеристики одежды

Одежда является выразителем времени, которое проживает носящий ее человек. Календарная сезонность и внутрисуточное расписание запечатлены в одежде. Возрастные характеристики человека отражены в его одеянии. При этом в крестьянском комплекте существовал уникальный вид одежды, который применялся постоянно и не подчинялся движению стрелки часов и смене сезонов года. Это рубашка. Она использовалась как праздничный и будничный вид верхней одежды и как ночное нижнее белье. Она могла различаться цветом в пределах допустимой палитры, наличием или отсутствием орнаментированности, степенью изукрашенности и особенностями узора, однако покрой ее был почти универсален (известны всего два разных типа кроя – прямой и туникообразный). В каждом селении существовало несколько смен рубашек, соотносящихся с конкретным возрастом человека и его половозрастным статусом. При перемене семейно-социального статуса полагалось сменить прежний вид рубашки, уже не соответствующий новому положению человека в обществе и собственной жизни.

Весь набор одежды можно подразделить на сезонную и внесезонную. Известно, что некоторые виды одеяний специально приурочены к зиме: это меховая шапка, шуба, варежки и их разновидности. Однако о приуроченности даже этих видов одежды конкретно к зимнему сезону можно судить только по их типичным способам ношения, поскольку в народной традиции существует еще и ритуальное применение шапки, шубы и рукавиц (например, на свадьбе и в родильно-крестильной обрядности). Следовательно, если у Есенина персонаж появляется одетым обычным образом в какую-нибудь одежду из числа относящихся к зиме, то можно достоверно отнести происходящие события к этому сезону. Соответственно, зимняя одежда в сочинениях помогает правильно распределить происшествия по годовой хронологии, позволяет их сезонно датировать, а в случае уже имеющихся прямых календарных датировок выступает дополнительным маркером времени.

К внесезонным видам одежды относятся рубаха, понева с фартуком, сарафан, штаны. Они индифферентны по отношению к календарному времени и используются писателем для иных художественных целей.

Возрастные характеристики человека запечатлены не столько в типе одежды, сколько в ее цветовом и орнаментальном решении. Одежда молодого, зрелого и пожилого человека отличается степенью яркости, идущей по нарастающей, достигающей пика и затем нисходящей: скромная у детей и подростков; наиболее нарядная и броская, богато украшенная узорами у новобрачных; темная и почти лишенная орнаментации у пожилых.

Шуба как сезонная и ритуальная одежда

Появление шубы в поэтическом мире Есенина отсылает к двум смысловым векторам: 1) к хронологическому, где шуба является показателем зимнего сезона; 2) к трансформированному, где шуба из верхней нательной одежды превращается в род импровизированной подстилки.

Особенно много случаев упоминания шубы содержится в повести «Яр» (1916). Вот ряд примеров упоминания «шубы» и ее дериватов как показателя зимнего сезона: «вытащил свою шубу »; «снимая с Ваньчка шубу »; «скинул шубу »; «Бабка в овчинной шубенке вышла в сени…» (V, 13, 24, 39, 55 – «Яр», 1916). В повести и драме также упомянуты укороченные разновидности шубы: «Из кустов, в коротком шубейном пиджаке , с откинутой на затылок папахой, вынырнул высокого роста незнакомец»; «…Филипп развязал кушак и, скинув кожух, напялил полушубок » (V, 11, 12 – «Яр», 1916); «Из чащи, одетый в русский полушубок и в шапку-ушанку, выскакивает Номах» (III, 59 – «Страна Негодяев», 1922–1923).