Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Есенин указывает меха, из которых бывает сделана доброкачественная шапка: барашковая, лосиная шапка, из собольего меха . В рязанской величальной песне жениху опоэтизирована шапка из меха куницы, с которой в истории свадебного обряда ассоциируется «куничное» как выкуп у господина права первой брачной ночи: «На нём кунья шапочка доверху». [1391]

Шапка, изначально являясь на Руси эмблемой великокняжеского достоинства и предметом человеческой одежды, тем не менее у Есенина может быть надета совсем не на человека и потому звучать метафорически: «Вижу тебя, Инония, // С золотыми шапками гор » (II, 67). В русском языке слово шапка известно с XIV в. (« шапка золотая » как великокняжеский венец в «Духовной Ивана Калиты», 1327–1328 гг.); является одним из давних заимствований из западноевропейских языков (старофранцузское chape – «плащ с капюшоном», chapel – «головной убор»; могло попасть в Киевскую Русь в связи с браком дочери Ярослава Мудрого с французским королем Генрихом I). [1392] Современный исследователь О. Е. Воронова, полагая вписанными в образ идеального града Инонии «китежские черты», рассуждает: «Здесь “золотые шапки гор” напоминают купола православных храмов “сокровенного града”, которые, по преданию, могли видеть избранные праведники сквозь прозрачные воды озера Светлояр». [1393] Иносказательное двусловное название шлема как военного головного защитного убора, уподобленное терминам былинной поэтики, также встречается в лирике Есенина эпохи Первой мировой войны: «Побросали немцы шапки медные » (IV, 73 – «Богатырский посвист», 1914).

В любой обозримый хронологический период существуют свои разновидности шапки. В творчестве Есенина представлен один из них: «Из чащи, одетый в русский полушубок и в шапку-ушанку , выскакивает Номах» (III, 59 – «Страна Негодяев», 1922–1923).

Шапка в народном мировоззрении оказывается маркером двух процессов: 1) в хронологическом аспекте – зимнего периода; 2) в ритуальном аспекте использовалась как ритуалообразующий атрибут свадьбы.

В крестьянском мировоззрении шапка изначально удостоверяет мужскую половую идентичность (при Есенине на Рязанщине женскими головными уборами являлись платок, кичка, сорока, кокошник и др.). Наиболее показательны в этом отношении две фотографии Есенина 1916 г., сделанные в Петрограде, где поэт изображен в шапке с овчинной оторочкой – один и с Н. А. Клюевым (VII (3), № 21–22). Воспетая им в 1925 г. «новая шапка» из «собольего меха» изображена на портрете 1922 г. (VII (3), № 58).

Именно фаллический символ, смутно проглядывающий в шапку, позволил использовать ее как заместителя жениха. На Рязанщине в начале ХХ столетия, когда было развито отходничество и жених находился на приработках, символически его фигуру замещал мужской головной убор (иногда еще с дополнительными частями одежды): « За шапку сватались : жених в пастухах»; [1394] «Да за халат с шапкой сватались . Жених в Мещёре. В переднем углу стоит, на палку надеты халат и шапка, невеста сидит рядом» [1395] (с. Агро-Пустынь Рязанского р-на).

Шапка опоэтизирована в свадебной песне, которой на Рязанщине «корили» (то есть «величали») жениха или дружка, когда поезжане прибывали за невестой:

А кто у нас холост…

На нём сертюк – сто рублей,

А шапочка – пятьдесят. <…>

Во шапочке платочек,

Во платочке три узла. [1396]

Есенин однажды употребил и родственное «шапке», но новомодное в России название, от которого веет заграничным духом: «На цилиндры, шапо и кепи // Дождик акций свистит и льет» (III, 74 – «Страна Негодяев», 1922–1923).

Шапка является не единственным видом головного убора, «прописавшимся» в поэзии Есенина.

Другие мужские головные уборы: папаха и башлык

Единично встречаемые названия мужских головных уборов – это папаха и башлык . Пример первого: «Из кустов, в коротком шубейном пиджаке, с откинутой на затылок папахой , вынырнул высокого роста незнакомец» (V, 11 – «Яр», 1916).

Папаха – это «высокая меховая (с косматым мехом наружу) шапка»; известно в русском языке с 1-й половины XIX в., кавказское заимствование («не стану судить о человеке по его бараньей папахе », с прим. «так называются персидские шапки» – А. С. Пушкин «Путешествие в Арзрум», 1829 г.; первоначальная форма «папах» – М. Ю. Лермонтов «Демон», 1830–1840 гг.); форма «папаха» возникла на русской почве под влиянием «шапка»; по-видимому, кавказского или ближневосточного происхождения, необязательно тюркского (азербайджанское папаг – «мужская шапка», киргизское бапак и др.). [1397]

Пример второго: «…подхватили скупщики и задергали башлыками » (V, 29 – «Яр», 1916).

Башлык – это «суконный остроконечный колпак с длинными концами, закрывающий голову и шею»; в русском языке известно с 1-й половины XVII в. (« башалаки продают» – «Хожение» Котова в Персию, 1623 г.; «куплено… двои башлыки » – «Расходы Екатерины I», 1722 г.); в тюркских языках – производное от baš – «верх, голова» и суффикс – lyk – в названиях одежды. [1398]

Шляпа

Лексемой «шляпа» определяется демисезонный головной убор мужчины – в противовес женской «шляпке» (с уменьшительным суффиксом). Впервые слово «шляпа» у Есенина зафиксировано в юношеском письме, сопровождавшем фотографию: «Вот тебе наши спальни. Сидит в шляпе Тиранов…» (VI, 9 – К. П. Воронцову, 1912, с. Спас-Клепики).

Позже Есенин повторит дословно словосочетание «сидит в шляпе» применительно к Номаху с попыткой объяснить причину покрытой головы: «Он, по-видимому, только что вернулся. Сидит в шляпе » (III, 103 – «Страна Негодяев», 1922–1923). Вообще этот персонаж постоянно оказывается в шляпе: в прямом смысле – «Номах в пальто и шляпе » (III, 86), как вечно торопящийся человек; и в переносном – когда он с помощью надевания шляпы на противника маскирует его под себя, то есть переоформляет свой привычный облик, и оказывается «дело в шляпе» по известной поговорке – «Вбегают в комнату и выкатывают оттуда в кресле связанного по рукам и ногам. Рот его стянут платком. Он в нижнем белье . На лицо его глубоко надвинута шляпа . Чекистов сбрасывает шляпу , и милиционеры в ужасе отскакивают» (III, 114–115). Таким образом, шляпа оказывается своеобразным маркером, опознавательным знаком – правдивым или ложным в зависимости от ситуации (сравните – « сидит в шляпе Тиранов» и « глубоко надвинута шляпа » на Литза-Хуна вместо Номаха).

Есенин также неоднократно изображен на фотографиях в разных шляпах – в соломенной (VII (3), № 7, 96) либо фетровой или войлочной разнообразных фасонов (VII (3), № 6, 9, 17, 42, 43, 45, 46, 77, 87, 88, 90, 91, 97, 99, 100, 103). Если можно верно судить по репродукции, соломенную шляпу Есенин надевал в юности – в июле 1913 г., фотографируясь с отцом и дядей; позже он вновь обратился к ней в мае 1925 г. в Баку (на фотоснимке с В. И. Болдовкиным). Соломенные шляпы являлись привычным головным убором крестьян, защищавшим голову от солнца. Нередко сельские мужчины Рязанщины сами плели их из стеблей ржи или пшеницы в начале лета, когда гибкие хлебные побеги легко сминались и держали придаваемую им форму, будучи вплетены в каркас шляпы. Автор книги стал свидетелем плетения соломенных шляп разных фасонов жителем села Б. Озёрки Сараевского р-на Рязанской обл. В. И. Бузиным; имеются фотографии, запечатлевшие его внука – юношу И. А. Кобзева в начале 1980-х гг. в дедовском головном уборе.

Шляпы из сваленной шерсти – это проявление городской моды. Высота тульи фетровой шляпы увеличивалась по мере взросления Есенина: сравните приземистую шляпу 1913–1915 годов и высокую шляпу 1919–1920, 1923–1925 гг. на фотографиях. Большое количество фотоснимков поэта в шляпе обусловлено тем, что при его жизни этикет диктовал необходимость для мужчины появляться в обществе обязательно в головном уборе. Со слов Ю. П. Анненкова известно, какое смятение произвел Есенин в Ростове, когда посмел пройтись по городу без шляпы, что было расценено как эпатаж публики. Художник привел мнение ростовчан: «Есенин – пуля в Ростове, – шепнул мне сосед по стулу, – ходит по улицам без шляпы (в те годы это считалось почти неприличным), все на него смотрят…». [1399]

Известно, что шляпа – показатель самоидентификации мужчины; из-за своей формы она наполнена скрытым эротическим смыслом. Известны фаллические каменные и деревянные скульптуры – идолы языческих богов в шляпах, встречающиеся на Северо-Западе России и в степной зоне (вспомните «каменную бабу» в «Степи» 1888 г. А. П. Чехова и в Музее-заповеднике Коломенское в Москве). В «Степи. История одной поездки» А. П. Чехова пейзаж нанизан на зрительную вертикаль с мужской скульптурой-идолом: «Для разнообразия мелькнет в бурьяне белый череп или булыжник; вырастет на мгновение серая каменная баба или высохшая ветла с синей ракшей на верхней ветке, перебежит дорогу суслик, и – опять бегут мимо глаз бурьян, холмы, грачи…». [1400]