Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

На Рязанщине существовал обычай подстраивать цветность народного костюма под главные христианские праздники, увязывая ведущую колористику с сезонным состоянием растительности. Так, известно стремление рязанских девушек надевать на Троицу понёвный комплекс с рубахой и фартуком зеленого цвета (Старожиловский р-н); наряжаться в понёву с зелёными «сапогами»-аппликациями (с. Чернава Милославского р-на) [1354] и т. п. Это обыкновение обусловлено обычаем украшать церковь и дома снаружи и внутри березками с появившимися маленькими листочками и другой зеленью (ветками кленов, букетами цветов), устилать полы травой.

Поэт нарядил в подобие человеческого одеяния лес, причем именно при помощи «одежной лексемы» представил его разговаривающим, шепчущимся: «С чурбака, как скатный бисер, мухи // Улетают к лесу- шушуну » (IV, 107 – «Старухи», 1915), – сравните звуковой строй: «Сели мы с ним, за шушу кались» (V, 49 – «Яр», 1916).

Покров: тип одежды и средство символизации

Слово «покров» Есенин применяет в первоначальном смысле, происходящем от глаголов «покрывать, крыть» и не относящемся одежде: «Снеги, белые снеги – // Покров моей родины» (IV, 172 – «Сельский часослов», 1918); «Над речным покровом берегов» (I, 43 – «Осень», 1914); волна «И, сбросив свой покров , зарылась в берега» (IV, 49 – «Моей царевне», 1913–1915); «Алмазные двери // И звездный покров » (II, 37 – «Отчарь», 1917); «О Саваофе! // Покровом твоих рек и озер // Прикрой сына!» (II, 50 – «Пришествие», 1917). Все пять примеров с лексемой «покров» придают характеризуемому объекту православно-божественное начало, сопряженное со снежно-водным покрытием земного пейзажа или с небесным куполом. По мысли Есенина, небесно-земным покровом владеет Бог, причем в его визуальной мужской ипостаси.

Однако в первом приведенном примере дополнительно и более зримо, хотя все-таки неявно проступает идея христианского праздника Покрова Богородицы, народное переосмысление которого выразилось в примете о выпадании первого снега в этот день и о начале свадебной поры – в контаминации мужского и женского образов: «Батюшка Покров! Покрой землю снежком, а меня – женишком!». Идея заступничества, выраженная в христианской легенде о Богоматери, распростершей свой омофор над храмом, окруженным врагами, зазвучала в православном празднике Покрова Богородицы 1/14 октября ст./н. стиля. У Есенина эта идея также подспудно проявлена в обращении «О Мати вечная, // Святой покров » (IV, 248 – «Перо не быльница…», 1915) и более отчетливо выражена в стихах «Я поверил от рожденья // В Богородицын покров » (I, 57 – «Чую Радуницу Божью…», 1914).

Явно как христианский праздник Покров упомянут в «Яре» (1916) как время свадебного венчания: «На Преображенье сосватали, а на Покров сыграли свадьбу» (V, 15). К Покрову Богородицы как к последней защите обращается потерявшая сына Наталья в «Яре»: «С спокойной радостью взглянула в небо и, шамкая, прошептала: “Мати Дево, все принимаю на стези моей, пришли мне с благодатной верой покров твой”» (V, 61).

В с. Константиново употреблялось слово «покров» в значении ‘покрывало, верхнее убранство’; там рассказывали про свадебный ритуал: «…на лошади приезжають, постель забирають: матрас, одеяла – там всё забирають – сундук, покров . И всё везёть там от невести к жениху». [1355]

Согласно православному и народному представлениям (возможно, крестьяне восприняли идею как раз из христианства), замужняя женщина обязана покрывать голову, входя в церковь или появляясь на людях (сравните облик Богородицы в синем плате и покрытые головы святых женщин на иконах). Мужчины, наоборот, входя в храм или иное помещение, должны снимать головной убор, который им полагалось носить на улице. Крестьянский этикет отражен в «Яре» (1916) Есенина: «Анисим стоял с покрытой головой и, закрываясь от солнца, смотрел на дорогу» (V, 61).

Из церковной истории известно, что перед входом в притвор на паперти, которая изначально являлась просто возвышенной площадкой, «прежде стоял вид кающихся, называвшихся беспокровными ». [1356] Помимо «покрова» в с. Константиново известно диалектное осмысление слова «покрышка» как ‘посмертного покрова’: «…вот у меня счас узел готовай. Я помру – у меня всё готово. Там у меня савана нету, но такая покрышка с иконами. Покрышку в церкви покупаем». [1357]

Пример обычной одежды: рубаха

Образ рубахи как самой обычной одежды встречается в повести «Яр» (1916): Ваньчок «стирал подолом рубахи прилипшие к бороде и усам высевки»; «Шатаясь, сел на лавку и с дрожью начал напяливать рубаху »; «кричал Кузька и, скинув портчонки, суматошно вытащил из узкой кумачной рубахи голову и прыгнул в воду»; «из колымаги вылез в синей рубахе мужик»; «а под рубахой , как голубь, клевало грудь сердце»; «В избу вкатился с расстегнутым воротом рубахи , в грязном фартуке сапожник Царек» и «кричал в новой рубахе Филипп»; «“ Рубахи? ” – обернулся он к мужику. – “Там они, не привозили еще”. <…> С подтянутого парома выбегли приехавшие с той стороны, и плечистый парень подал ему рубахи » (V, 12, 24, 35, 49, 51, 53, 87–88).

Из перечня упоминаний рубахи в повести видно, что Есенин отобразил принятое в народе соотношение цвета рубахи с возрастом ее носителей: красная («кумачная») для детей и синяя для взрослых; другой вариант осмысления цвета – красный как праздничный и синий как будничный. Естественно, предназначенные для каждодневного надевания рубашки были однотонные, но разных цветов (кроме красного). Именно такое восприятие колористики мужской рубахи (чуть-чуть приукрашенное) заложено в частушке с. Константиново, записанной Есениным (1918):

Подруженька, идут двое.

Подруженька, твой да мой.

Твой в малиновой рубашке ,

А мой в светло-голубой (VII (1), 332).

В другой константиновской частушке, также зафиксированной Есениным в юности, гармонист ассоциируется с « рубахой бурдовой » (VII (1), 325 – 1918); вспомним, что поэт нарядил второстепенного персонажа девушку-странницу в такого же цвета головной убор – «все бурдовым платком закрывалась» (V, 47 – «Яр», 1916).

Что касается красной рубашки, то ее яркость входит в основную колористическую трехчастность древности «красный – белый – черный» как биологической основы мира (кровь – молоко – прах), выраженной в цвете, подчеркивает ее соответствие «производительному началу» молодости. Сообщенные нам константиновскими старожилами сведения о красной рубахе демонстрируют ее особенность, свойственность человеку и даже сверхъестественным существам. По словам А. Ф. Назаровой, 1931 г. р., уроженки с. Константиново, домовой «в общем, такого небольшого роста, и борода у него вот такая вота <до пояса – показывает жестом>, длинная, прям даже может и пониже, и уж это: красная рубаха на нём и кушаком подвязана. Я вот сама не знаю, это я вот от старых людей слышала…». [1358]

Необычную рубашку из шерсти, по мнению крестьян с. Константиново, носит водяной чертик: «Да, когда я в девках-то была, о, говорят, купаться, купаться…

Чёртик-чёртик водяной

Во рубашке шерстяной !

Да и вот пойдуть к речке за водой… Чего-то всё говорили: там, наверное, чёртик живёть». [1359] Таким способом – через ношение рубашки как человеческой одежды, хотя и не совсем обычного вида – подчеркивалась антропоморфность демонического существа.

В сравнительном плане образ рубахи-зари представлен в стихотворении «На лазоревые ткани» (1915): «Ярче розовой рубахи // Зори вешние горят» (IV, 94). Здесь Есенин не уточняет, мужскую или женскую рубашку он имеет в виду; однако, судя по яркому цвету, речь идет о мужской рубахе – возможно, «косоворотке». Что касается женских рубах, то на Рязанщине были распространены два ее основных типа: по научной терминологии – это древняя «с косыми поликами» (входившая в комплекс с понёвой) и пришедшая ей на смену «с прямыми поликами» (изначально бытовавшая вместе с сарафаном), упрощенного кроя. [1360] В стихотворении «Мне осталась одна забава…» (1923) поэт конкретизирует национальный крой рубахи: «Положите меня в русской рубашке // Под иконами умирать» (I, 186) и осмысливает это пожелание как возвращение к народным истокам.

Еще один вид рубахи – с ее лечебным и усмирительным медицинским назначением – применен Есениным в сравнении: «Как в смирительную рубашку , // Мы природу берем в бетон» (I, 182 – «Я усталым таким еще не был…», 1923).

Рубаха являлась обязательным и ведущим компонентом крестьянской одежды. Ее носили дети и взрослые, мужчины и женщины; без нее не обходился ни один комплект одежды. В народном свадебном обряде существовал ритуал «рубашки крáить», чья суть сводилось к приготовлению венчальной рубахи жениху, которая, будучи сшита собственноручно невестой, должна была способствовать усилению их взаимной привязанности и любви. Поэтому к венчанию отправлялся «жених в рубашке, подаренной невестой», а «на невесте платье – подарок жениха» [1361] (с. Константиново Рыбновского р-на).