Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

На Рязанщине мужская рубаха часто имела «подоплёку», то есть подложенный под оплечье лоскут суровой материи, назначение которого – впитывать пот, особенно сильно выделяющийся в верхней части туловища. «Подоплёка» загрязнялась в первую очередь, ее отпарывали и стирали отдельно от рубахи. [1345] В. И. Даль, приводя то же объяснение сути подложенного внутреннего лоскута – «подоплéка, ж. подоплéчье – ср. подкладка, подбой у крестьянск<ой> рубахи, от плеч по спине и груди, до полпояса», особо подчеркивал наибольшую близость «подоплеки» к телу человека: « Знают горе мое одна грудь да подоплека , люди не понимают, не заботятся об нем. Своя подоплека к сердцу ближе ». [1346] Подоплека, подкладка изготавливалась из самой простой ткани, поскольку не видна снаружи и должна быстрее изнашиваться от частых стирок: «Подклад под одеждой, подбой, подкладка. <…> Ткань под испод одежды, подбой, подлóжка… <…> Подклáдочный холст, идущий на подкладку, грубый». [1347] Неизвестность для окружающих вида подложенной ткани, ее невидимость постороннему взгляду породили высказывание Есенина, разъяснявшего собственную жизненную сущность, глубинные мотивы поведения с помощью переосмысленного «одежного» термина: «“Жизнь моя с авантюристической подкладкой , но все это идет мимо меня”, – сказал в то утро Есенин». [1348] А. Б. Мариенгоф объяснял автобиографическую основу творчества Есенина, также употребив этот «одежный» термин, очевидно, опираясь на аналогичную фразу самого поэта: «Он никогда не писал без жизненной подкладки ». [1349]

Очевидно, возможность называния «рубашкой» стихотворной формы возникла у поэта по аналогии с первостепенной важностью этого вида одеяния для защиты тела – в прямом смысле. Также сравните: как рубашка защищает телеса, укрывает от холода, палящего солнца и постороннего взгляда, обволакивает тело и надевается на него, так и стихотворная форма облекает суть произведения, его содержание. Именование «рубашкой» стихотворной формы у Есенина могло зародиться из аллюзии на народную поговорку «Своя рубашка ближе к телу» (с учетом требования оригинальности каждого литературного сочинения), а также по уже существующей разговорной модели – «рубашка карандаша» (то есть защитная окраска или лакировка поверхностного слоя с необходимыми обозначениями на нем).

Другой пример – есенинский термин « одежда имени » (V, 219), введенный в статье «Быт и искусство» (1920) для обозначения только еще зарождающихся, предчувствуемых образов «эмоционального ангелизма».

К «одежному коду» для обозначения каких-либо эстетических явлений прибегали и другие писатели. Так, акмеисты писали о мастерстве Теофиля Готье, который «для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм ». [1350]

Образ поэтических произведений подан Есениным при помощи разных «одежных» средств. Здесь можно привести ряд примеров подобных подручных «одежных материалов»: 1) материал, обычно употребляемый крестьянами для подстилок (в качестве разновидности постельного белья), – «Стеля стихов злаченые рогожи » (II, 87 – «Исповедь хулигана», 1920); 2) растения как исходное «одежное сырье» и детали одежды – « Из трав мы вяжем книги , // Слова трясем с двух пол » (I, 111 – «О Русь, взмахни крылами…», 1917).

«Одежное» словообразование

В номинативном плане названия частей одежды образуют дериваты, которыми широко пользовался Есенин в своих сочинениях. Например, очень наглядны его «одежные парадигмы»: порты – портки – портчонки и др.

Есенин допускает, если можно так выразиться, «отодёжные» морфемные образования. Яркий пример тому: «Сарафан запетлю синей рюшкой» (IV, 103 – «Девичник», 1915). Предстоит выяснить, является ли лексема «запетлю» есенинским окказионализмом или точно подмеченным диалектизмом. В любом случае, это очень выразительная находка поэта, и помещена она в чрезвычайно плотный «одёжный контекст», где смотрится удачным и уместным образным средством.

Есенин применяет и образцы распространенного морфологического словообразования. Одежная лексема «петлица» образована от «неодежного» слова «петля» и метонимически демонстрирует новомодный вид верхней одежды, напрямую не называя его: «Уайльд в лаптях для нас столь же приятен, как и Уайльд с цветком в петлице и лакированных башмаках» (V, 207 – «Ключи Марии», 1918).

Принципы подачи образов одежды в авторской и фольклорной поэтике

Момент обращения Есенина к теме одежды в его творчестве и принцип подачи «одежных образов» наглядно соотносятся с наличием подобной образности в фольклоре. В устном народном творчестве краткое упоминание одежды и подробное живописание ее разновидностей, покроя и деталей выполняет различные функции в разных жанрах: от структурообразующих (в пословицах и поговорках, приметах, частушках), композиционных (в сказках), стилевых (в былинах) до поэтических приемов (в песнях).

В с. Константиново до сих пор бытуют пословицы, поговорки и календарные приметы, в которых образы одежды и их производные оказываются смысловым стержнем произведения: «Нищему одеться – только подпоясаться »; «“Здравствуй” на хлеб не намажешь, а из привета шубы не сошьешь»; «Перевес<ь?> порток на новый гвоздок»; «Пришел марток – надевай семеро порток ». [1351] Кроме того, в Константинове же записаны пословицы и поговорки, в которых одежда напрямую не названа, но косвенно ощущается по упоминанию лиц, определенным образом связанных с процессом одевания и наличием (или отсутствием) предметов одеяния: « Голь на выдумку хитра»; «У попа не бывает сдачи, а у портного – остачи». [1352]

В отдельных случаях одежда выступает ведущим героем произведения, на нее смещен акцент с человека, который теряет свою главенствующую роль и становится лишь «демонстратором» костюма. По свидетельству Н. К. Вержбицкого, образчик такого сочинения сотворил Есенин на потеху уличным ребятишкам Тифлиса в 1924 г.:

Тетя Мотя // В розовом капоте ,

Дядя Ваня // В праздничном наряде ,

Кузина Зина // В плаще резиновом ,

Папа // В пижаме ,

На маме // Шляпа ,

На сынишке Мишке

Новые штанишки … (IV, 493).

В стиле «раешника» создано это стихотворение и основывается на фольклорном «сюжетном ходе». Возможно, Есенин импровизировал, имея в памяти какой-то устно-поэтический аналог. На Рязанщине бытуют подобные «раешники»:

Одна бабка рассказывала…

Платье в горошинку ,

А горошинка эта величиной с арбуз;

Платье-гоженька ,

А гоженька эта – с рогоженьку ;

На ноги полсапожки-полугалошки … [1353]

Природно-мифологическая трактовка одежды

Есенин допускал полную одетость не только человека, которому это наиболее свойственно, но и всей природы – начиная от земли и кончая небом. Создавая собственный художественно-литературный аналог атмосферного мифа, поэт заставил даже элементы одежды проявлять черты величественной природной стихии, уподобляться небесным явлениям:

Смотрят бабки в черные дубровы,

Где сверкают гашники зарниц ,

Подтыкают пестрые поневы

И таращат веки без ресниц

(IV, 107 – «Старухи», 1915).

Другой пример: «Сквозь облачный тулуп // Слезу обронит месяц» (IV, 156 – «Пушистый звон и руга», 1916).

Иногда природный персонаж – например, атмосферное опредмеченное явление – обращается с предметом одежды небрежно, хотя и не выходит при этом из аналогичных возможностей поведения человека: «Ветер тоже спросонок // Вскочил // Да и шапку с кудрей уронил » (IV, 171 – «Заметает пурга…», 1917). Так с помощью нюансов обращения с одеждой вырисовывается характер атмосферно-мифологического персонажа поэтики Есенина.

Показательно, что разнообразные части одеяний всецело подчинены внутренним законом установленной Есениным «поэтики одежды», которая допускает в пределах одного стихотворного текста единство совершенно различных «одежных» проявлений: например, одновременного надевания одежды на человека и разные природные компоненты – лес и зарницы (как это явлено в «Старухах»).

Символика одежды у растений

Растительность, как и люди, обладает своей одеждой – непременно зеленой, которая оказывается ее опознавательным и отличительным признаком (хотя зеленый цвет присущ и человеческому наряду, но не является основополагающим): «Без ордера тебе апрель // Зеленую отпустит шапку » и «Деревьям, в зелень разодетым » (II, 154, 155 – «Весна», 1924). Обращаясь к «бедному клену», Есенин писал о сопоставлении зимнего и весеннего нарядов дерева: «Твоя одежда в рваном виде , // Но будешь // Новой наделен » (II, 154 – «Весна», 1924).