Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Пример необычного – вывернутого наизнанку – применения одежды на Святки в с. Константиново при ряженье: « Шубу вывернуть, лохматой сделають . Ребята за девками гоняють – узнать, не раскрывая, кто: девка ай парень? Никак не попадёшь. – Ну уж ладно, раскройся!». [1318]

А вот пример использования изношенной одежды (вдобавок к переиначенной одежде и вышедшей из моды): «Что ж молодёжи делать? Что-нибудь оденеть, кто оборванюшку , кто рванюшку . Кто шубу вывернет . Кто шубу какую, кто бабкин сарафан наденеть, кто чего. Кто бабкину юбку наденеть. Панёву – такая чёрная полосатая, всегда ходили». [1319]

Известны примеры использования устаревшей одежды, но хранящейся в сундуках отчасти специально для ряженья: «Шутили. Один парень нарядился в каратайке с фантами – никто в карагоде не узнаёть»; «Обычно под Новый год опять наряженные ходили, хто во что нарядится. Хто – тогда каратайки такие пухлявые, шубу выворачивали, чтоб там пострашнее было или порванее ». [1320] При жизни Есенина каратайка была повседневной одеждой, что отражено в повести: «Анна шла, наклонив голову, и захлестывала от ветра каратайку » (V, 23 – «Яр», 1916).

Тематика одежды как поэтизация телесности

Тематика одежды в творчестве Есенина (и очевидно, вообще любого писателя) соотносится с темой поэтизации телесности, продолжает и развивает сюжетно-композиционные линии и содержательно-выразительные образы. Многие части тела, укрываемые одеждой, порождают наименования разнообразных видов одежды, в том числе вызывают к жизни и народные термины. Однако заметим, что терминологический «одежный» ряд в сочинениях Есенина более узок (если подсчитать количество наименований одежды), чем «телесный» семантический ряд. Следовательно, Есенин осознавал вторичность тематики одежды по сравнению с поэтикой телесности. Очевидно, поэт считал, что важнее «скелет» и «плоть» как человека, так и художественного произведения, поскольку всевозможные человеческие и литературно-поэтические «одеяния» второстепенны.

С поэтикой телесности напрямую связаны те названия видов и разновидностей одежды, которые генетически восходят к названиям частей тела и этимологически образованы от них. Из творчества Есенина известны терминологические образования от понятий «перст», «рука» и «коса»: это перчатка, зарукавник, косник и косница .

Слово « перчатка » как «рукавица с отделением для каждого пальца» восходит к слову «перст» (известное в старославянском как прьсть и в древнерусском языке как пьрстъ с XI в.): пьрстъ > пьрстьць > перщатый > перщатка > перчатка ; известно с 1704 г. (Поликарпов Ф. «Лексикон треязычный…»: «перстчатки зри рукавицы»). [1321]

Пример первой лексемы: «Не знаю, зачем я трогал // Перчатки ее и шаль» (III, 173 – «Анна Снегина», 1925). Кроме есенинской строки, известна запись поэтом частушки:

Я свои перчаточки

Отдала Васяточке:

Я на то надеюся —

Пойду плясать, согреюся

(VII (1), 320 – 1918).

Образ перчаток встречается и в современной записи частушки в с. Константинове:

Я гуляла

Пост и Святки

За пуховые

Перчатки [1322] .

По сельскому обыкновению, перчатки являлись дворянской принадлежностью; сами крестьяне носили варежки, рукавицы (у Есенина неоднократно упомянуты голицы ). Упоминание перчаток в рязанской свадебной песне на девичнике (с сюжетом о мытье даров невестой) идеализирует просватанную девушку: «Не озябли ли у тебе белы рученьки? // Вот не снять ли тебе с рук перчаточки ?». [1323]

Примеры второй лексемы: «…закинув за подмышки зарукавник , развязывала снопы» и «Она издалека узнала его и махала зарукавником » (V, 20, 43 – «Яр», 1916), « Зарукавник – словно снег» (IV, 114 – «Плясунья», 1915).

Примеры третьей лексемы, употребленной в прямом смысле: «Смотрят с завистью подружки // На шелковы косники »(IV, 114 – «Плясунья», 1915); «обвила меня косником каштановым» (V, 47 – «Яр», 1916). Это диалектное слово было непонятно горожанам уже к моменту употребления его Есениным в 1915 году, поэтому к нему в первой публикации стихотворения «Плясунья» имелось примечание: « Косники – ленты в косах» (IV, 379). Это примечание географически локальное и семантически узкое: косник – это и лента в девичьей косе, и специальное украшение для косы, в виде трапеции или треугольника, выполненное из обшитого тканью картона, орнаментированное сложными узорами с включениями бисера и т. п.

У Есенина встречается и метафорическое применение термина, обозначающего украшение женской косы; именно по этой метафоре угадывается очертание склоненной в печали девичьей фигуры, приписанной плакучему деревцу: «Заслонили ветлы сиротливо // Косниками мертвые жилища» (IV, 118 – «Поминки», 1915). «Косник» опоэтизирован в свадебном плаче, исполнявшемся на Рязанщине при расплетании невестиной косы:

Ой ты свет коса русá,

Чёсана, недорощенная.

Золотой косник

Недоношеный [1324] .

Термин «косник» как девичье украшение применялся и для коней, впряженных в повозку свадебного поезда: «В гриву косникóв (коснЕк – украшение) запрядут лошадям» [1325] д. Полкóво Рязанского р-на и обл.).

В строках «Вяжут девки косницы до пят. // Из подворья с высокой келейки // На платки их монахи глядят» (I, 58 – «По дороге идут богомолки…», 1914) речь идет о девичьих косынках. В приведенных примерах наименования одежды, произошедшие из обозначений частей тела, выступают средством идеализации персонажа и являются авторским идеализированным воспоминанием о селе посредством воспевания составных частей крестьянского костюма.

В Рязанской обл. встречаются народные дефиниции частей одежды, произошедшие от названий частей тела человека: налобник, рукава, рукавицы . Так, жители с. Чернава Милославского р-на сообщали в 1961 г.: «Если на Красную горку, то одевают рукава ». [1326] Если расширить понимание одежды до народного костюма – с включением в него обуви, то лексема «голень» породила термин «голенище» (как часть сапога). В сочинениях Есенина неоднократно встречается этот термин: «На нем была белая рубашка, и черные плюшевые штаны широко спускались на лаковые голенища » (V, 53 – «Яр», 1916); «За голенищем ножик // Мне больше не носить» (I, 99 – «Прощай, родная пуща…», 1916); «Бросаю, в небо свесясь, // Из голенища нож» (I, 110 – «О Русь, взмахни крылами…», 1917). Очевидно, присутствие в произведениях 1916–1917 годов дефиниции «голенище» связано с акцентированием народного костюма, в который одет герой и частью которого являются сапоги.

Афористичность обрисовки одежды

В свои сочинения Есенин включил народные фразеологизмы с упоминанием одежды, в которых иносказательно обрисован статус человека, показано его общественное или иное положение: «Стало тошно до чертиков // Под юбкой сидеть у жены » (III, 97 – «Страна Негодяев», 1922–1923); «Я с радости чуть не помер, // А брат мой в штаны намочил » (III, 178 – «Анна Снегина», 1925); «Клюев, которому Мережковский и Гиппиус не годятся в подметки в смысле искусства, говорил…» (V, 230 – «Дама с лорнетом», 1925). Подобно закону бытования произведений фольклора, Есенин варьирует некоторые синонимичные выражения паремийного происхождения: «Но многие, денежки вхлопав, // Остались почти без брюк » и «Я прочел – // От чего у меня чуть не скочили штаны » (III, 69, 71, 107 – «Страна Негодяев», 1922–1923). Синонимически близким народным выражением является также: «Где смекнуть второпях-то, – забуробил Филипп, – тут все портки растеряешь » (V, 67 – «Яр», 1916).

Образ одежды как таковой Есенин считал настолько важным и проясняющим, оттеняющим авторскую мысль, что повторял дословно афористическое выражение с включением в него элемента одежды, делая его рефреном: «Но многие, денежки вхлопав, // Остались почти без брюк » (III, 69, 71 – «Страна Негодяев»).

Есенин использовал и народные выражения, сопрягающие одежду с поведением человека, причем вводил их в свой авторский текст дословно: «Лимпиада развела костер и, засучив рукава , стала чистить рыбу» (V, 52 – «Яр», 1916).

Включенность элементов одежды в этикетную жестикуляцию

Элементы одежды включены в этикетную жестикуляцию, которую соблюдают как положительные герои-люди, так и отрицательные персонажи-нелюди (то есть мифологические существа), желающие произвести благоприятное впечатление – впечатление своего, включенного в известную систему координат: жест прощания – «Когда ты с ласковой улыбкой // Махал мне шапкою с крыльца» (I, 97 – «Весна на радость не похожа…», 1916); «крикнула она, махая платком » (V, 31 – «Яр», 1916); жест удали – «Эх, бывало, заломишь шапку , // Да заложишь в оглобли коня» (I, 277 – «Эх вы, сани! А кони, кони!..», 1925).