Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

В 410 году Иероним представил падение Рима почти как экзистенциальный вопрос. Цитируя античного поэта Лукиана, он вопрошал: «Если Рим может сгинуть, то что может оставаться в безопасности?» Рим был вечным. Он попросту не мог пасть. Неверие Иеронима было вызвано, возможно, жестокостью захватчиков, но истинные проблемы коренились в самой политической сути Рима. Аларих не проломил ворот Рима – его впустили изменники из числа самих римлян. Более того, накануне вторжения Гейзериха в 455 году в Риме даже не было императора. Императора Валентиниана III (425–455 гг.) убили на Марсовом поле в марте того года враги [21]. Он слез с коня, чтобы поупражняться в стрельбе из лука, и получил удар по голове, чтобы, повернувшись, получить и второй, уже смертельный. Столь жалкий конец император навлек на себя сам. Полный опасений и не доверяя собственным военным, он годом раньше заманил в ловушку и убил своего военачальника Аэция. Это произошло в Равенне, крепости близ адриатического побережья Италии, где жил император [22]. В 402 году Равенна стала столицей Западной Римской империи; в годы детства Валентиниана там выросли христианские здания из нежно-розового кирпича с разноцветными мозаиками. Вернувшись в Рим, друзья Аэция отомстили за его смерть, устроив покушение на Марсовом поле. Взамен убитого они усадили на императорский трон послушную куклу.

Несмотря на унижения Рима в начале V века, на некоторых золотых солидиях, попадавших в руки состоятельных людей (и тех, кто их грабил), красовался смелый девиз: INVICTA ROMA AETERNA. Этот лозунг означал, что Рим непобедим, вечен и неизменен. Римляне, наблюдая противоположное, не могли не усмехаться. На оборотной стороне солида они могли любоваться профилем Приска Аттала, узурпатора с нависшими бровями и со слабым подбородком, навязанного городу Аларихом на несколько месяцев примерно в 410 году. Неудивительно, что эпиграмма на монете подвергалась осмеянию как бесстыдное утверждение в отношении города, чье тающее богатство истребляли ненасытные захватчики [23]. Гонорий, настоящий император Запада в 393–423 годах, даже не осмеливался поселиться в Риме и сделал своей столицей Милан. При первом вторжении Алариха в Италию в 401 году Гонорий переместил свой двор оттуда на юг, в относительно безопасную Равенну [24]. Иначе говоря, с начала V века утверждать, будто Рим непобедим и вечен, можно было только вразрез с истиной или от отчаяния. На самом деле этот подход продвигали захватчики и их марионетки, пытавшиеся почерпнуть законность и преемственность в утраченном прошлом, разрушить которое помогли они сами.

* * *

В повседневной жизни старый ритм и характер Рима кое в чем сохранились, несмотря на перемены в религии и политический разброд, начавшиеся при правлении Константина. Жители города, числом примерно 800 тысяч, толкались на улицах у подножия Капитолийского холма, ведущих к тамошним рынкам и к рынкам у портика Октавии и у театра Марцелла [25]. Там они собирались у прилавков со свежей рыбой, зеленой капустой и редиской, привезенных из сельской местности или с городских ферм. На форуме ораторы старались перекрыть своим криком шум толпы. Публика в Большом цирке с замиранием сердца наблюдала за гонками колесниц, на древних трибунах Колизея теснились римляне, любовавшиеся дикими зверями и борцами. К середине IV века количество дней года, отданных под зрелищные игры, более чем удвоилось и достигло 177 [26]. Ludi plebeii, ludi ceriales, ludi saeculares: игры для плебса, игры вместо хлеба, игры для самого Рима. Люди наслаждались зрелищем мчащихся по беговым дорожкам лисиц с подожженными хвостами и слушали хоровое пение переодетых в сатиров мужчин с лошадиными ушами.

В непрекращающемся распространении традиционных игр видна сложная реальность Рима после Константина. Этот император даровал христианам престиж и законную защиту, но не сделал Рим христианским городом. В базиликах по всему городу теперь курили фимиам единому христианскому Богу, поклонение христианским мученикам все шире охватывало улицы Рима и запечатлевалось в его традициях. Однако в религии города не случилось резкого водораздела – старые и новые верования, римские и чужестранные, единобожие и многобожие продолжали сосуществовать. Языческие памятники стояли на прежних местах, пусть и утратили былую популярность. Храмы языческих богов восстанавливались и приводились в порядок. В 394 году был обновлен храм Весты [27]. Вдоль Священной дороги, связывавшей самые святые места древней языческой религии, вырастали новые языческие статуи. Другие места поклонения оказались поглощены новыми христианскими постройками. Базилика Святого Климента была построена поверх святилища Митры, откуда рукой подать до общежития гладиаторов Колизея. Ирландский доминиканец и археолог преподобный Джозеф Маллули был поражен, когда раскопал в 1867 году эти древние помещения [28]. Но римлянин V века не разделил бы его изумление. Такое смешение религиозной архитектуры представляло собой обычное явление для города, продолжавшего молиться в разные стороны, несмотря на то что в нем открывали двери все больше новых христианских базилик.

Медлительность обращения Рима в христианскую веру и слабость Западной империи угрожали будущности Римской церкви и ее епископа. В прошлом столетии их вдохновила благосклонность Константина, но теперь власть императора сильно захромала. Более того, в закате Рима стали винить самих христиан. Упорные язычники видели в волнах насилия V века результат поддержки Константином Церкви. Они доказывали, что «многие бедствия обрушились на Римскую империю по вине некоторых христианских императоров» [29]. Императорский уполномоченный Марцеллин писал Августину письма с просьбами о помощи и просил дать ответ на утверждения, что разрушение Рима последовало за забвением им традиционных языческих богов [30]. Епископы прославляли христианских святых в виде статуй из золота и мрамора. Священные останки Петра, Павла, Лаврентия, Агнессы лежали в городской земле. По всему городу им возносили поэтичные молитвы. Но когда Рим подвергался нападениям, его многочисленные святые как будто спали. Христианский Бог ничего не делал для защиты города. Когда его осадил Аларих, префект предпринял отчаянную попытку повернуть ход часов назад, начав с одобрения сената отправления языческих ритуалов на Капитолийском холме [31]. Позднейшие авторы тоже винили подъем христианства в падении Западной империи, хотя и не видели в нем ничего сверхъестественного. В XVIII веке влиятельный историк Эдвард Гиббон осуждал Церковь за размывание римского чувства долга и гражданской доблести [32]. Многие верили, что без того и другого – как и без помощи богов – империя обречена.

Западная империя падет, но римский престол устоит, несмотря на стойкость языческих традиций и на клевету, возводимую на христианскую церковь. Вставая во весь рост на окровавленной брусчатке, среди развалин, сильные и настойчивые епископы Рима один за другим утверждали себя в роли защитников города и опекунов для христиан всего мира. По примеру первых мучеников, превозмогавших телесную слабость и саму смерть, епископы Рима формировались как светская власть дрогнувшего города. В ответ на осуждение язычниками христиан в бедствиях Рима Лев I (440–461 гг.) бесстрашно указал на других виновников. Став епископом в 440 году, он оставался им на протяжении грабежей Гейзериха и после них. По его словам, христианская Церковь послужила выходом из этих несчастий, а не их причиной. Подобно ряду современных ученых, он полагал, что жестокость варваров была лишь обостренным проявлением гнили, заведшейся гораздо раньше. Обращаясь к императору Восточной империи Маркиану (450–457 гг.), Лев доказывал, что Бог защитил бы город, будь еретики прошлого более дисциплинированными [33]. Этот довод нельзя было, естественно, ни доказать, ни опровергнуть, тем не менее он указывал на силу Льва. Эта глубокая уверенность в ключевой роли Церкви и ее епископа в Риме обеспечит их совместное выживание и расцвет в столь бурные времена.

Внушительный тосканец, человек твердый и властный, Лев пользовался известностью и уважением и вдали от Рима. К моменту появления Гейзериха у ворот города он уже был епископом Рима. Он, а не император, поедет торговаться с врагом от имени горожан. Лев был хитроумен, он знал, что вандалы приплыли из самого Карфагена не для того, чтобы уплыть с пустыми руками. Войско Гейзериха жаждало добычи – если бы ему отказали в возможности пограбить, оно бы взбунтовалось и принялось убивать. Наступая на Рим, вандалы уже разрушили акведуки, снабжавшие горожан бесценной влагой. Встретившись с Гейзерихом с глазу на глаз за городскими воротами, Лев был исполнен желания заключить сделку. По сведениям историка V века Проспера Аквитанского, Лев потребовал от Гейзериха воздержаться от «огня, убийств и мучительства» [34]. В обмен на это