Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

изобразительного искусства епископ Рима начинал присваивать роли, ранее принадлежавшие императору. Скоро на изогнутых апсидах церквей, например Санта-Пуденциана, воссияют мозаичные лики Христа и апостолов. Смиренные сыны Ближнего Востока изображались как важные фигуры сенаторского вида в белых тогах. По сравнению с римским простонародьем они были преисполнены важности и авторитета. В завершающей строке своего стихотворения о Евтихии Дамас не мог не подчеркнуть собственную возрастающую роль. Имея в виду свое стихотворение, он написал, обращаясь к множащейся христианской пастве: «Дамас превознес достоинство [Евтихия]; поклоняйтесь же его могиле». В предстоящие века этому повелению будут следовать миллионы, ибо Рим станет не только высшим авторитетом для всей христианской Церкви, но и центром паломничества, наполненным верующими христианами со всего мира.

II

Непокорные пастыри

Саркофаг конца II в. с изображением столкновения римлян и варваров

؂

3

Коронован на могиле империи

К началу V века Рим оказался на грани крушения. Письмо Пелагия, бежавшего из города, полно страха: «Это случилось совсем недавно, ты сам об этом слышал. Рим, владыка мира, задрожал, исполненный ужаса… Где же была знать? Где были привычные и видные носители достойных рангов? Все сбились в кучу, сотрясаемые страхом. Рабы и аристократы оказались вместе. Призрак смерти повис над всеми нами» [1].

Рим, некогда caput mundi[3], венец могущества и влияния, раз за разом подвергался вторжениям и разграблениям. Для Иеронима, секретаря Дамаса I, это был самый настоящий конец света [2]. Богатый город в середине Апеннинского полуострова, брошенный императором Константином, остался уязвимым и незащищенным. В V и VI веках ему угрожали варвары, гунны и вандалы. В 410 году настал черед вестготов, которых привел их король Аларих (395–410 гг.). Затрубили военные трубы, дома рухнули, от роскошной виллы в садах Саллюстия осталась груда камней [3]. На всех холмах города и между ними бушевало испепеляющее пламя, разделенное только извивающимся Тибром. Но главные христианские святыни Рима устояли, не подверглись осквернению [4]. Дело в том, что при своей устрашающей наружности и свирепом нраве многие в армии вестготов следовали милосердному учению Иисуса Христа. Они нанесли по городу много ударов, но христианские базилики Рима так же гордо, как раньше, продолжали устремляться ввысь. Зато многие языческие святыни были повергнуты в прах. Даже объятые ужасом, римляне замечали разборчивость нападавших и искали убежища в огромных христианских церквях, построенных при Константине.

Резкие контрасты на данном архитектурном полотне служат выразительным фоном для метаморфоз Рима в V–VI веках. Остатки языческого прошлого города разрушались, а его сила как очага христианства множилась. События этого периода в Риме и вне его послужили, как известно, сценой для возникновения папства. Когда императоры уже не вдохновляли тех, кто жил среди руин Рима, и не помогали им, опустевшее место заняли папы. Вне города христианские епископы тоже прислушивались к своим римским коллегам. После того как рухнули институты и власти империи, поддерживавшие развитие Церкви, они отправили своих делегатов к наследнику Петра – епископу Рима. Их вопросы по нарождавшемуся богословию и практике Церкви и письма, которые сменявшие друг друга папы писали в ответ, скоро превратятся в папский закон [5]. По прошествии 1200 лет Томас Гоббс напишет, что папство оказалось «призраком скончавшейся Римской империи, коронованным на ее могиле» [6]. Метафора выразительная, однако это еще не вся картина. Папы того периода не спускались в могилу цезарей в циничном поиске большей власти. Скорее они (по своей воле) подбирались все ближе к ней, отзываясь на требования извне и перенимая в процессе имперский тон и авторитет [7].

* * *

Рим того периода почти не знал передышек. После нападения вестготов старый город-гигант попытался снова встать на ноги, но получил удар наотмашь от нового захватчика. Вандал Гейзерих (428–477 гг.) привел своих солдат в 455 году и напал на войско Алариха, но без должной ретивости. Сын короля и рабыни, предводитель вандалов поклялся исправить репутацию вандалов как народа-воина. Один из их королей пал от мечей франков, когда вестготы одолели тех в Испании. Историк VI века Иордан называет Гейзериха «способным» политиком – «хитрым победителем варваров» и при необходимости «умелым сеятелем зерен раздора в стане врагов» [8]. Однако предводитель вандалов был прежде всего воином. «Задумчивый, но решительный», он был «свиреп в гневе и жаден до победы» [9]. Гейзерих тоже являлся христианином, но, когда он набросился на Рим, удары мечей вандалов не щадили ни церквей, ни храмов, ни святилищ.

Захватчики врывались в христианские церкви, снося их ворота. В повозке вандалов оказалась менора – семисвечник, похищенный императором Титом (79–81 гг.) из еврейского храма в Иерусалиме [10]. Но вандалы не являлись оголтелыми иконоборцами, что как будто следует из их имени. Нет, нападение было рассчитанной демонстрацией политической и военной мощи. Не проявляя разборчивости – под их ударами гибли и языческие, и христианские святыни, – они сдирали даже позолоту с крыши храма Юпитера на Капитолийском холме [11]. По всему городу купцы, патриции, слуги бежали из домов, чтобы спастись и не видеть, как чужестранные захватчики растаскивают их добро. После 14 дней ада на земле выжившие взирали на до неузнаваемости изуродованный Рим. Опьяненные славой, нагруженные добычей, угоняя тысячи пленных, победители уходили на юго-восток, в Остию, к своим кораблям, а потрясенные римляне робко тянулись назад, к своим оскверненным жилищам.

Удары, нанесенные в те времена городу, сказались как на его человеческом лике, так и на материальных богатствах. Некоторые из сенаторской элиты остались в Риме и помогали отстраивать город, но многие из тех, кто играл определяющую роль в его религиозной и интеллектуальной жизни, не вернулись в Рим [12]. В августе 410 года к его воротам подступил варвар Аларих. Некоторые, как молодая аристократическая пара, Мелания и Пиниан, уже покинули город [13]. Мелания, отправившаяся на юг в 408 году, являлась особенно большой потерей для Рима. Она была не только одной из богатейших женщин города, но и верующей христианкой. Подобно своей бабушке, Мелании Старшей, младшая Мелания была поборницей смирения, которого не принимало ее сенаторское сословие. Замужем с 14 лет, она боролась сначала с семьей, а потом с мужем за право не быть рабыней богатства, отказывалась от роскоши вроде духов, одевалась в рубище. Эта неугомонная особа много постилась и отказывала себе в безумствах, присущих ее полу и юному возрасту, о чем свидетельствуют ее агиографы [14]. После того как они с Пинианом потеряли двух детей, она уговорила его жить с ней не как муж и жена [15]. Хрупкая, бездетная, намеренно невзыскательная, Мелания была противоположностью знатной римлянке. Тем не менее она являлась влиятельной силой в возрождающемся христианском городе. Отказавшись от личного богатства и не имея наследников, Мелания передавала семейные средства священникам и их церквям. По мере роста Римской церкви такое частное покровительство становилось все важнее. Христианство все больше утверждалось в жизни города, и богатые жертвователи, как Мелания, основывали tituli – скромные христианские центры, разбросанные по всему Риму [16].

Аниция Фалтония Проба спаслась от нападения Алариха в последний момент: она сбежала в Карфаген, когда Рим уже подвергался разграблению. Ее бегство стало для города и материальной, и духовной утратой. Будучи женой одного из богатейших предпринимателей Рима, она тоже избрала стезю аскезы [17]. В относительной безопасности Карфагена ее друг Августин, епископ Гиппона Царского, поощрял ее в суровом отречении от радостей плоти. Он упорно напоминал Фалтонии, что материальные блага не заменят ей тяги к божественному [18]. Но набожность не была для Фалтонии равнозначной полному уходу от мира. Напротив, она активно участвовала в делах влиятельной группы женщин из рода Анициев, привлекшей внимание некоторых крупных христианских мыслителей ее времени. Епископ Рима Иннокентий I (401–417 гг.) написал за свою жизнь всего одно официальное письмо. То было не послание старому другу и не просьба о совете, обращенная к надежному знатоку божественного, а письмо к одной из этих женщин – к невестке Фалтонии, Аниции Юлиане. В нем Иннокентий хвалил ее за принятие безбрачия во вдовстве и за благочестивую жизнь [19]. Дочь Юлианы, Деметрия, также получала советы и похвалы от таких уважаемых людей, как Августин, Иероним и Пелагий. Для этих последних аскетичные аристократки воплощали самые возвышенные римские и христианские ценности в утонченном женском исполнении. Для Иеронима они были «выдающимися женщинами с правом управлять,