Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом обошлось без резни и без страшных разрушений. Лев сберег главные христианские сооружения города, в которых прятались испуганные римляне. Пусть переговоры Льва и не привели к полному успеху, они все же оказались достаточно успешными, чтобы он прослыл защитником Рима, в то время как вокруг растаскивались последние остатки империи. Этим не исчерпывалась роль Льва как влиятельного посредника ради блага государства и народа Рима. Накануне его избрания епископом в 440 году император Валентиниан III отправил его в Галлию в качестве миротворца в яростном конфликте злополучного полководца Аэция и главного магистрата области Альбина [36]. Как пишет Проспер Аквитанский, Лев «восстановил дружбу» между недавними врагами. Еще больше впечатляет то, как в 452 году Лев осадил самого гунна Аттилу (434–453 гг.) [37]. По отзывам современников, тот был низкорослым, коренастым и гневливым человеком с приплюснутым носом на свирепой физиономии; он готовил поход на Рим, чтобы потребовать себе руку старшей сестры Валентиниана, Гонории. К тому времени той было уже за тридцать и ее личная жизнь оставляла желать лучшего. Валентиниан собирался выдать ее за уважаемого сенатора Басса Геркулана, которого сама она отвергала, в наказание за интимную связь с управляющим ее имения [38]. В отчаянии Гонория попросила о помощи Аттилу, прислав ему свое кольцо и пообещав половину Западной Римской империи. Для правителя гуннов оба предложения были неотразимы. Теперь он направлялся в Рим, чтобы потребовать отдать Гонорию ему в жены.
Политический класс был разделен из-за конфликта интересов и семейного соперничества, поэтому отстаивать безопасность Рима отправился на север, в лагерь Аттилы в Ломбардии, епископ Рима Лев. Там он и его свита из клириков предстали перед человеком, которому нравилось его прозвище Бич Божий и который обеспечивал собственной жестокостью репутацию всей своей армии. Через три года после их переговоров Проспер Аквитанский напишет примечательные вещи: что Аттила был «так впечатлен первосвященником [Львом], что приказал своей армии сдаться… и ушел за Дунай», в свои родные края [39]. В более позднем анонимном тексте приведены слова, якобы сказанные тогда Львом на берегу реки Минчо. Доблестный, но практичный епископ Рима выступил от имени «сената и народа Рима, прежних завоевателей мира, ныне повергнутых» [40]. Аттила, этот необузданный дикарь, похоже, был введен в заблуждение, он «взирал на пышное одеяние и на лицо [Льва] молча, как бы в глубокой задумчивости» [41]. По всем свидетельствам, Лев производил сильное впечатление. Однако далее в том же источнике сказано, что на Аттилу могла повлиять некая сила, превосходившая возможности самого Льва. Выслушав его, Аттила якобы воздел глаза к небесам и увидел там сияющие образы Петра и Павла в митрах и в епископских мантиях, с простертыми над головой Льва тяжелыми мечами. Юпитер и Марс были отвергнуты, но теперь Рим находился под защитой могущественных христианских святых. Осененный авторитетом Петра, Лев утвердил себя в роли заступника Рима.
Разумеется, Лев мог убедить Аттилу повернуть назад при помощи практических доводов. По мнению ученых, даже если Рим не мог разгромить армию гуннов, голод и болезни заставили бы ее уйти, еще не дойдя до ворот города. Это объяснение представляется правдоподобным. В таком же прагматическом духе Лев вел переговоры с вандалом Гейзерихом. Но даже если Проспер Аквитанский допустил преувеличения, расписывая героизм епископа, его рассказ свидетельствует о важной реальности – растущей значимости главы Римской церкви. Константин оказывал поддержку этой фигуре, но теперь предводитель Римской церкви приобрел собственное влияние, перестав служить подкладкой для расползающейся императорской власти. Ранг и авторитет епископа Рима подкреплялись и обеспечивались святостью самих Петра и Павла, эти величайшие святые христианской Церкви уже признавались покровителями и защитниками Рима. И это не было случайностью. Лев увидел и применил на практике ни с чем не сравнимую силу первоапостольства. По его требованию он стал первым папой, похороненным в базилике Святого Петра [42]. Силой своего мирового авторитета, укорененного в городе Риме и питаемого кровью мучеников, епископ Рима сумел превозмочь политическую травму своего века.
* * *
Становясь все более независимым лидером Рима, епископ города приобретал высший авторитет во всемирной христианской церкви. До IV–V веков у каждого крупного христианского города – Рима, Александрии, Антиохии – был свой церковный глава с примерно одинаковыми полномочиями. То были архиепископы и патриархи, пастыри душ от Египта до Апеннинского полуострова [43]. По мере роста Церкви назначались епископы во все более мелких географических районах. Однако в то время епископы крупнейших христианских центров являлись религиозными авторитетами своих городов и защитниками и голосами тех земель, где служили. Более того, главы Церкви в Риме, Александрии и Антиохии совместно указывали направление всему христианскому миру [44]. В те годы, в период становления христианской Церкви как церковного института, споры о правильной вере и богослужении приобретали, бывало, высочайший накал. Искры могли разлетаться и в тех случаях, когда кто-то из епископов пробовал перекричать коллег. Это было особенно прискорбно, если традиционному триумвирату (Рим, Александрия, Антиохия) бросали вызов новые епископы. Когда Константин перенес свою столицу на восток, в Константинополь, архиепископ этого нового центра власти попытался встать на один уровень со старшими, более почтенными коллегами. Константинополь пожелал превзойти Александрию и сделаться главным авторитетом на Ближнем и Среднем Востоке [45]. Но даже самые бурные споры и разногласия были в конечном счете лишь болезнью роста. Епископ Рима только усиливался от потрясений, грозивших городу и империи, и такие из них, как Лев, пользовались столкновениями церковных предводителей для утверждения первенства Рима во всемирной Церкви Христовой.
Лев I был далеко не единственным епископом Рима, старавшимся распространить свою власть за пределы римского епископства. Его предшественник Сикст III (432–440 гг.) говорил церковным иерархам балканской области Иллирия, что им следует считать его повеления перекрывающими повеления патриархов Востока [46]. Используя как аргумент поддержку со стороны давно к тому времени почившего Валентиниана III, преемник Льва Гиларий (461–468 гг.) заявлял о главенстве Рима. Но из всех епископов того периода именно Лев больше всего потрудился ради роли папы во всемирной Христианской Церкви.
Как можно догадаться, он испытывал сопротивление среды. Второй Эфесский собор в 449 году столкнулся с таким яростным несогласием с верховенством Рима, что теперь известен даже как «Разбойничий собор». Главным несогласным был патриарх Александрийский Диоскор, якобы так злоупотреблявший своим влиянием, что брат одного из его священников скончался от нервного перенапряжения [47]. Собор созвали для обсуждения учения Церкви, главным образом касательно сущности Христа. После диспута на эту тему Диоскор потребовал лишения сана патриарха Константинопольского Флавиана [48]. Лев в Эфесе не присутствовал, но прислал туда свою делегацию. Когда ее члены стали излагать позицию Рима по этому вопросу, Диоскор лишил их слова. В конце концов Диоскор устроил хаос, когда ворвался в зал с отрядом бесчинствующих монахов и солдат, ждавшим за дверями его сигнала [49]. Для Льва кульминацией стало заявление Диоскора об отлучении его, епископа Рима, от церкви [50]. Досталось и Флавиану Константинопольскому: спустя несколько дней он скончался от нанесенных ему в Эфесе побоев. Диоскор отказал епископу Рима даже в праве высказываться о церковных делах. Потрясенный современник в письме императору Маркиану обвинял Диоскора в «непочтительности к самому первоапостольскому престолу» [51].
Но даже в этом хаосе Лев усмотрел удобную возможность. Игнорируя отлучение, он добился оглашения своего обращения на следующем, Халкидонском соборе в 451 году. Если Рим хотел главенствовать, то он должен был поступать соответственно, отказываясь подчиняться требованиям младших епископств. На сей раз посланцы всего христианского мира вняли слову Рима. Более того, оно вызвало у них больше почитания, чем речи всех прочих епископов. Причина заключалась в первоапостольстве, прямой связи между римским престолом и святым Петром. Некоторые даже утверждали, что в Халкидоне «устами Льва глаголил сам
