Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Августин Гиппонский, обращаясь к предыдущему поколению, утверждал, что нет нужды «горевать о гибели земных царств» [57]. Но даже спустя много времени после его смерти в 430 году эти слова оставались верными. Власть епископа Рима зиждилась не на силе оружия, которую можно превозмочь, и не на богатстве, которое можно похитить. Она происходила от мучеников, уже отдавших жизнь за веру. Эту власть не подорвать, не опорочить, не исказить, как легенду о некогда могущественной Римской империи. Она в силах собирать несметные толпы, ибо проникнута заразительными идеями отваги, чистоты и самопожертвования. Посему власть эта в самой сути своей универсальна. Как напрямую заявил римлянам Лев, «по благоволению Петра вы стали предводителями мира… вы правите посредством божественной веры державой, безмерно превосходящей ту, в которой вершили земную власть» [58].
* * *
В самом Риме присутствие и власть папства уже проникли в плоть и кровь города и были запечатлены в апостольской линии, в череде епископов, восходящей к самому Петру. Полмиллиона тел погребены в катакомбах святого Каллиста, протянувшихся на 20 километров вдоль Аппиевой дороги. Там, на первых отрезках вытоптанного пути, заходящего в Рим с Востока, были погребены епископы Рима от Антера (236–250 гг.) до Корнелия (251–253 гг.), Сикст II (257–258 гг.), Дионисий (260–268 гг.) и Феликс (269–274 гг.) – понтифики, составляющие древо, корни которого залегают в апостольских временах. Верующие, приходившие почтить этих людей, могли благодарить Дамаса (366–384 гг.), епископа-поэта, столь яростно бившегося за римский престол. Это он соорудил лестницу, по которой можно подойти к могилам его предшественников [59]. Позже епископы могли благодарить народ, чья преданность этому месту укрепляла их доводы в пользу верховенства Рима. В других уголках города традиции, входившие в противоречие с христианской верой, постепенно угасали и были затем окончательно искоренены.
К V веку из Колизея почти исчезли гладиаторы – давно отмиравшая древняя традиция. Веками политики – от диктатора Суллы до самых мелких магистратов – не жалели денег на постановку гладиаторских боев. Единоборства мужчин, бои с дикими зверями, порой даже женские драки заливали песок арен кровью [60]. Бывало, в боях участвовали тысячи людей и сотни зверей, свезенных со всей империи. В 61 году до н. э. Луций Домиций Агенобарб привез сотню нумидийских медведей и сотню эфиопских охотников для охоты на них [61]. Составлялись и самые невиданные пары: мужчины боролись со львами, с рысями, с крокодилами. Для твердых в вере христиан, как писатель II века Тертуллиан, это было невыносимо. «Игрища во славу языческих богов и мертвецов» противоречили «истинной вере и долгу перед Господом» [62]. Для Тертуллиана римские представления, наблюдаемые им, заслуживали проклятия и за жестокость, и за идолопоклонство: «дельфины выпускают струи в честь Нептуна. На колоннах изображены Сессия, Мессия… [установлены] три алтаря троице богов: Великому, Всесильному, Торжествующему» [63].
Ко временам Константина требования крупных церковных авторитетов уже трудно было игнорировать. Выше упоминалось, как Августин горевал о своем друге, отравленном жестокими зрелищами. Укрепление христианства не сразу искоренило игры. Волна вскипала постепенно, доводы христиан против боев все больше совпадали с мирской озабоченностью. Уже в 325 году Константин объявил, что «кровавые представления вредны для покоя в городе и в доме» [64]. Он также постановил, что никого нельзя заставлять вести гладиаторские бои против их воли. Преемники Константина повелели, что христиан, независимо от их преступления, нельзя приговаривать к смерти на арене. В начале V века происходили изменения уже по сугубо религиозным причинам: языческие празднества попали под запрет, а остававшиеся игры лишились религиозного наполнения. Гладиаторские бои в тот период полностью запретили, но не только по религиозным соображениям. Такие зрелища могли приносить их сторонникам голоса, а могли и разорять тех, кто вкладывал в них средства. Империя подвергалась нападениям со всех сторон, военные расходы росли, а политические привилегии деградировали. В этой обстановке многие бывшие меценаты арены сочли ее слишком затратной.
И снова казалось, что Римская церковь пирует при последних вздохах империи. Но самопожертвование обычных христиан работало, как всегда, на дело Церкви. Решение полностью запретить гладиаторские бои было принято после смерти невиновного, верующего юноши Телемаха, принявшего смерть во время игр. Сначала все выглядело величественно: гладиаторы прославляли на арене воздетыми мечами победу римлян над Аларихом, когда тот привел своих вестготов на север Италии в 404 году [65]. Записывая события того дня, сирийский историк-христианин Теодорет указал, что Телемах приехал в Рим с Востока, чтобы вести скромную, аскетичную жизнь. Но там он стал свидетелем «ужасающего зрелища» триумфального шествия [66]. Придя в ужас от жестокого представления, Телемах бросился между «людей, направлявших оружие друг против друга» [67]. По некоторым утверждениям, его зарубил гладиатор. Теодорет пишет, что толпа «насмерть забила миротворца камнями» [68]. Так или иначе, император Гонорий (393–423 гг.) пришел в ужас от пролития невинной крови на собственных играх и окончательно запретил гладиаторские бои.
До некоторой степени епископы Рима заполняли вакуум светской власти. Когда Константин перенес свою столицу на восток, в Константинополь, он задал тон своим преемникам. За весь IV век в Риме побывали всего четыре императора, и то с короткими визитами [69]. В самом начале V века император Гонорий перенес свою столицу в Милан, а потом южнее, в Равенну. Его не было рядом с Римом, когда римляне отпугнули озверелые орды Алариха. В годы после этого нападения помощники епископа Селестина I (422–432 гг.) доставили обедневшим жителям Трастевере 11 килограмм серебряной церковной посуды для богослужений в церкви Санта-Мария-ин-Трастевере [70]. Когда Рим оказался под управлением Восточной империи со столицей в Константинополе, тамошние императоры стали отправлять в Италию своих представителей. В конце VI века эти экзархи жили в Равенне и мало интересовались городом Римом и его жителями [71]. В самом Риме юридическая власть и административные полномочия принадлежали сенату и его главе – префекту. Начиная с 590-х годов имена сенаторов и префектов то отсутствуют в источниках, то снова там появляются – при слегка видоизмененном сенате, более чем через полтора столетия [72]. Зато епископ Рима уже стал к VI веку папой. Первоначально этим титулом, происходящим от греческого «паппас» («отец»), именовали всех епископов.
Как папа епископ Рима был не только верховным голосом христианской Церкви, но и предводителем города в хорошие и плохие времена. В 590 году папа Григорий I (590–604 гг.) возглавил римлян в их наихудшие часы. Бывший префект, сын сенатора долг перед обществом ощущал как зов крови. Пробил час, и явился герой. Григория выбрали, когда Тибр вышел из берегов, а в городе вспыхнула чума, сгубившая папу Пелагия II (579–590 гг.) и «так разившая народ, что из огромного множества выжили совсем немногие» [73]. Дьякон Петр, хроникер-современник, оставивший это описание, пишет также о «несчетных змеях» в городе и об «огромном драконе, миновавшем город и исчезнувшем в море» [74]. Какими бы ни были истинные подробности тех событий, римляне, без сомнения, пережили annus horribilis[4]. Стоя на краю моста перед мавзолеем, построенным императором Адрианом, Григорий выглядел внушительной фигурой, возглавляющей свою паству. Ведя многотысячную процессию, распевающую молебны со склоненными головами, Григорий просил небеса о снисхождении и милости. Вместе папа и его народ совершали паломничество в тени мавзолея [75]. Оторвав взоры от бренной земли, многие увидели, как архангел Михаил обрушивает на языческий памятник свой меч. В дальнейшем римляне переименовали строение в замок Святого Ангела. Для них видение торжествующего ангела сделалось бесценным свидетельством божественного вмешательства в момент тягчайшего испытания.
Вопреки тому, что писал в XVIII веке Эдвард Гиббон, крушение Западной империи не сопровождалось забвением гражданского долга. Верность долгу была в Риме в полном порядке,
