Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

снег – на то самое место, где теперь стоит базилика. Однако эта легенда не единственная, относящаяся к данной церкви. Есть другая: якобы папа Либерий (352–366 гг.) построил эту базилику, увидев сон о снегопаде в Риме тем летом. Утверждают также, что он превратил в базилику стоявшее на том месте светское здание или дворец, принадлежавший семейству Сицинини [62]. Так или иначе, все предположения указывают на то, что тогдашняя Римская церковь пользовалась все более явственной поддержкой самого состоятельного слоя населения города.

* * *

Сами папы тоже, как следует из истории с Либерием, становились крупными меценатами. Вскоре после своего возвышения Константин покинул Рим. Несмотря на союз императора с Лицинием, их дружба была натянутой и недолговечной. Лициний стал видеть в Константине соперника в борьбе за власть и начал преследовать христиан, считая их прислужниками своего соправителя [63]. К 325 году Лициний погиб, его армия была разбита Константином, а его хладный труп повесили на всеобщее обозрение. Константин стал наконец единственным повелителем империи. Однако отсутствие союзников в управлении Востоком грозило ему неприятностями. Воинственные персы и варвары, возможности его более богатых и густонаселенных восточных земель, торговля на Черном и Средиземном морях – все это лишало императора сна. Для сохранения власти ему требовалось перенести столицу империи из Рима на Восток. В 324 году он учредил новый центр власти в древнем Византии, находившемся на стыке Азии и Европы, в центре скалистого перешейка между Мраморным и Черным морями. Не прошло и шести лет, как Византий был переименован в честь императора.

Переселение императорской власти в новую столицу, Константинополь, неизбежно лишало Рим и его Церковь прежнего внимания и милостей императора. О снижении значения города выразительно свидетельствовала переправка на Восток церковных реликвий. Елена доставила свои священные находки в Рим, но уже останки главных апостолов, Луки и Андрея, отвезли прямиком в Константинополь [64]. Процессы принятия решений в Церкви по всему миру тоже приобрели восточный уклон. В 325 году Константин созвал первый за все время экуменический собор не в Риме, а в Никее, в 100 километрах к юго-востоку от новой столицы империи [65]. Константин пригласил примерно 1800 епископов отовсюду, от Испании до Персидской империи, чтобы покончить со спорами, возникшими между христианскими общинами и внутри их. Предметами спора стали еретики, дата Пасхи и истинная природа Бога и Иисуса. Константин, официально не имевший права голоса, сидел позади епископов, однако было ясно, что он намерен активно участвовать в христианских делах. По сообщению Эвсебия, император величественно предстал перед собравшимися «в пурпурной мантии… сияя золотом и драгоценными камнями», «словно то были лучи света» [66].

Перенесение императорской власти на Восток озаботило ряд предводителей христиан. Но были и другие, увидевшие в этом новые возможности. После отъезда Константина они могли утвердить верховный статус римского престола. Епископы Рима расширяли и расцвечивали его монументальный проект христианского Рима. За две-три недели до смерти Константина Юлий I (337–352 гг.) будет избран епископом города и до того, как его сменит Либерий, построит пять церквей. Не обходилось и без сбоев. В 381 году, через полвека после переноса столицы, Дамас I спохватится, что епископа Константинополя именуют «патриархом Нового Рима» [67]. Дамас, епископ «Старого Рима», имевшего, по его убеждению, уникальное религиозное и церковное значение, рвал и метал. На встрече, посвященной обсуждению законных и недозволенных священных текстов, он проявил свои чувства, процитировав самого Иисуса. На совете в Риме он привел в подкрепление своей власти слова из Евангелия от Матфея: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» [68]. Петр был выбран Иисусом для создания земной Церкви. Петр умер на римском престоле. Петр был источником авторитета епископа Рима. Претендовать на это не мог никакой другой епископ. Для Дамаса и для его окружения величание Константинополя – «Новый Рим» – только подчеркивало уникальность их Святого престола: для возвышения новой столицы империи приходилось ссылаться на старую.

Неслучайно Дамас I продолжил ваять христианский лик Рима. Украшая и расширяя здания, гробницы и раки, он придавал многим уголкам города отчетливо христианский характер. Там, где не хватало чудес для освящения новых строительных проектов, прибегали к историям о христианских мучениках. Еще до того, как епископы Рима нарядились в мантии архитекторов города, Константин строил церкви, опираясь на легенды, скелеты, реликвии, свидетельствовавшие о насилии и кровопролитии. Прославление христианами людей, судимых и погибших под пытками как преступники, было решительным разрывом с прошлой римской культурой. В языческом Риме славили самопожертвование ради славы, но презирали срам поражения. Древний Рим был единственным обществом, где развлекались смертельными гладиаторскими боями[2]. Августин Иппонийский, возмущаясь этим «кровожадным увеселением», оплакивал судьбу своего друга Алипия, впавшего в безумство вместе с римской толпой [69]. Неудивительно поэтому, что большая часть римлян-нехристиан не обращала внимания на тех, кто расставался с жизнью во имя учения Иисуса Христа. Они героизировали других, тех, кто бросал вызов смерти, и издевательски интересовались у окровавленных христиан, «насладились ли они купанием» [70]. Христианский подход к смерти был совершенно другим. Христиане принадлежали к Церкви, чей Господь был прилюдно казнен на кресте – самым унизительным способом в те времена. Однако, по вере христиан, своей смертью Иисус спас все человечество от вечного адского пламени.

Придя в Рим из Иудеи в II веке, Юстин Мученик с гордостью называл христиан гонимым народом. Для Юстина было «очевидно, что никто не может запугать или покорить» христиан, ибо «нас обезглавливают, распинают, бросают диким зверям, заковывают в железо, жгут, подвергают всем прочим пыткам, но мы не отрекаемся от нашей веры; наоборот, чем чаще такое происходит, тем больше и больше появляется новых истинно верующих» [71]. Для Юстина и других христиан кровь мучеников превратилась в животворный родник Церкви. Преимущества этой веры проявлялись в поступках некоторых особенно истовых верующих. Еще до Константина появлялись люди, чья приверженность идее мученичества побуждала их искать смерти во имя веры и тем приводить в изумление римских вельмож. Император Марк Аврелий (161–180 гг.) философствовал на тему того, что смерть следует принимать «разумно и с достоинством», а не «картинно… как христиане» [72]. Один римский префект даже предупредил группу таких изготовившихся к мученичеству, что не пойдет им навстречу и что им следует готовиться к повешению и к сбрасыванию со скал [73]. Однако многие кончали жизнь мученической смертью – чаще всего непреднамеренно. Молодой Лаврентий был брошен на раскаленную решетку у подножия Эсквилинского холма за то, что прогневил власти своей преданностью христианской вере. В ответ на требование сдать церковные ценности Лаврентий привел группу самых бедных в Риме людей. К IV веку на месте его казни выросла часовня в честь его страданий и смирения.

Желая закрепить положение Рима в иерархии священных городов, Дамас I посвящал мученикам Рима и их памятникам поэтические строки. Сидя в своем кабинете, он сочинял эпитафии с упоминанием подвигов людей, проливших кровь на улицах и в цирках Рима. По утверждению епископа, многие из этих историй он узнавал из первых рук, так как вырос в этом городе. Уже взрослым человеком он не был поколеблен презрением римлян к низменным смертям, ибо они только укрепляли образ героического христианского Рима. В надписи, посвященной святому Евтихию, Дамас описывает его «тюремную нечистоту», «отказ от пищи» и «торчавшие из спины осколки глиняной посуды» [74]. На этом мучения не кончились, ибо святого, «всего в кровоточащих ранах», швырнули в «глубокую темницу» [75]. Как всегда бывало с христианскими мучениками, Господь пришел на помощь со своими чудесами: место, где лежало тело Евтихия, обозначилось во сне. «Он найден и теперь почитаем», – написал Дамас. Теперь Евтихий внимал с небес молитвам тех, кто читал стихи Дамаса и прославлял имя святого.

Мирской престиж епископов IV века, таких как Дамас, был дарован им императорской властью. Однако для кристаллизации идеи и статуса Рима как христианского города главы Церкви заглядывали в свое недавнее тяжелое прошлое. Дихотомия смерти и набожности, выраженная в стихах Дамаса, послужит оформлению еще более возвышенного и влиятельного христианского Рима. В центре располагался, как всегда, епископ, благодаря своим связям с Петром медленно превращавшийся в папу. Этот владыка, еще не так давно презираемый, теперь восседал в палаццо, умело пользуясь приемами мирской власти. Средствами классической поэзии, монументальных базилик и невероятного