Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, годы изоляции превратили христиан Рима перед лицом испытаний в упорствующих хитрецов. Характерно, что первый император, не отторгавший идею терпимости, делал это не из человеколюбия, а просто устав от этой публики. Где-то между серединой июня и 22 июля 260 года император Галлиен (253–268 гг.), предшественник Диоклетиана, написал письмо Дионисию, который вскоре после того стал епископом Рима, а также «Пинне, Деметрию и остальным епископам» [35]. В письме сказано, что адресаты могут использовать его как доказательство того, что «никто не может их беспокоить» при христианских богослужениях. Галлиен утверждал, что разрешил это «уже давно», в отличие от своего отца и соправителя Востока императора Валериана (253–260 гг.). То не было актом сыновьего непослушания, скорее прагматическим согласием с тем фактом, что христианская община Рима слишком живуча и что дальнейшие нападки на нее бессмысленны. Когда Галлиен вообще отменил преследования, христианская группа усилилась еще больше. В 311 году император Востока Галерий был вынужден продиктовать сходный закон, Эдикт из Сердики, в котором зафиксировал, что преследования не смогли положить конец христианским богослужениям. Галерий признал, что некоторые христиане «уступили страху опасности» и «даже гибли» за свою веру, но признавал и то, что большинство «упорствовало в своей решимости», все равно собиралось и попросту «следовало своим законам» [36].
Христианам была хорошо знакома сила упорства. Их герои часто становились непреклонными перед лицом угроз. Те же из христиан, кто смирялся с требованиями своих гонителей, могли быть заклеймены как изменники. В 303 году следованием антихристианским эдиктам запятнал себя даже епископ Рима Марцеллин (296 – ок. 304 гг.). Его и его священников Мильтиада, Марселла и Сильвестра обвинили в согласии с требованием императора сдать священные книги и курить фимиам языческим богам [37]. Впоследствии христиане, в том числе и современники этих священнослужителей, обвиняли их в ренегатстве и требовали немедленного изгнания из христианской общины. Сама сила этого осуждения, такое впечатление, согнала Марцеллина с папского престола, лишив сана и принудив пасть на колени перед без малого двумя сотнями собратьев-епископов [38].
Кара может показаться суровой, но и планка была высока. Уже в то время, менее чем через 300 лет после появления христианства в Риме, существовала традиция героизации и причисления к лику святых, бросавшая вызов преследованиям. В 250 году Фабиан, римский аристократ и двадцатый епископ города (236–250 гг.), пожертвовал жизнью за веру. Фабиан воспротивился требованию императора Деция, чтобы все приносили жертвы языческим богам и, подобно рабу Аврелию Сарапамону, предъявляли свидетельствующий об этом документ [39]. Всего через три года после мученической смерти Фабиана его преемник епископ Рима Корнелий (251–253 гг.) отвергнет то же самое требование и умрет в изгнании, пожертвовав своей репутацией в миру. Потом епископ Рима Сикст II бросит вызов самому императору Валерию и будет обезглавлен. По сравнению с этими бесстрашными пастырями, заплатившими величайшую цену за несогласие с императорскими приказами, умалявшими их веру, епископа Марцеллина, тоже кое-как сопротивлявшегося диктату, справедливо было обвинять в малодушии.
При Константине уже не было необходимости в отваге. Вопреки некоторым утверждениям, он не оставил Рим христианским городом. Однако он узаконил и превознес веру во всей империи. Формально решение поддержать христианскую Церковь Константин принял не в Риме, а в Медиолануме, нынешнем Милане. Более того, это не было его индивидуальным решением. Хотя Константин дрался с Максенцием на Мульвианском мосту за единоличную власть, практические соображения подтолкнули его к новому союзу и в дальнейшем к совместному правлению с Лицинием (308–324 гг.), который станет впоследствии цезарем-августом на Востоке империи. Уже через четыре месяца после того, как Максенций утонул в Тибре, Константин приветствовал в Милане нового союзника. Там они обсуждали брак Лициния с сестрой Константина, Констанцией. Хотя целью встречи было именно согласие на этот брак, цементировавший союз, в историю она вошла благодаря заключенному на ней соглашению касательно христианства. Так называемый Миланский эдикт 313 года утвердил, что новые правители «даруют христианам и всем остальным свободу следовать вере по их выбору» [40]. Это решение впитало весь свод эдиктов о веротерпимости, принятых в прежние десятилетия. Оно узаконило христианство по всей империи и строго запретило преследовать христиан. Лактанций письменно ликовал в Риме в связи с освобождением христиан от многолетних гонений и признанием «Всевышнего» в виде указания на единого христианского Бога [41]. Сам эдикт пока так и не найден, несмотря на упоминание его Эвсебием. Однако переход к официальной, постоянной терпимости к христианам, засвидетельствованный и Лактанцием, и Эвсебием, не вызывает сомнений.
* * *
Перемены, провозглашенные Константином, не означали обращения империи и даже города Рима в христианскую веру. В 380-х годах среди аристократов все еще преобладали язычники, римская элита по большей части христианской сделалась только в середине V века [42]. Впрочем, вера начала почти сразу проникать в самые камни города. При этом статус и сущность Церкви в значительной степени окрашивались особенностями империи. Вскоре Церковь и Римская империя тесно переплетутся в процессе физического и идейного осмоса, вырастившего стоящие по сей день величайшие архитектурные символы христианского Рима. Чтобы выжить в темных закоулках города, ранней христианской Церкви требовались нехитрые навыки, базовое – даже негласное – одобрение и ощущение единства и руководства. Потребности Церкви как допускаемой, публичной религии быстро росли. Теперь Римская церковь была призвана проявлять и утверждать свой авторитет и облик, раскрывая объятия растущему количеству верующих. Важную роль в этом играли новые здания. Даже если христиане могли закрыть глаза на скверну прежних языческих культов, запятнавшую имевшиеся постройки, для христианского богослужения они попросту не годились. Их центр притяжения был внешним: залитый кровью и заваленный внутренностями широкий алтарь, на котором в угоду богам забивали жертвенных животных [43]. Христианство же являлось в значительной степени религией таинства, чьи ритуалы отправлялись скрытно. Верующие присутствовали при церемонии, участвовали в молитве и в богослужении – неважно, происходило это в неказистой домашней церкви или в огромных Константиновых сооружениях, которые вскоре поднимутся в Риме.
Перемещая христианство в публичную сферу, Константин сделает его домом не храм, а базилику, величайшее сооружение Римской империи. Как мы уже убедились на примере колоссальной стройки Максенция на Римском форуме, в базиликах проводились крупные собрания и церемонии, даже судебные разбирательства. Финансируя строительство подобных зданий, Константин продолжил еще одну традицию империи – патронаж над архитектурой общественного назначения. Его предшественники открывали базилики, предназначенные для общественных нужд, а свое благочестие проявляли возведением храмов богам любви, войны и торговли. Константин, проявляя свою веру в христианскую Церковь, поменял назначение официальной архитектуры римлян: теперь ее цели были религиозными. Тем самым он положил начало изменению значения самого слова «базилика», ныне исполненного христианского смысла. Эти пещероподобные пространства под прямоугольными крышами, с проходами по обеим сторонам, очерчивались колоннадами и возвышениями спереди и сзади. Возвышения эти часто возникали в апсиде – полукружье в дальнем конце базилики – и порой по бокам. В некоторых традиционных римских базиликах восседавший на троне судья вершил правосудие силой власти, дарованной ему самим императором [44]. В христианской базилике трон распорядителя и судии принадлежал епископу. Теперь поклонение Христу, некогда подвергавшееся осмеянию, пользовалось в Риме императорским покровительством, обеспечивавшим ему высочайший статус.
Строя церкви, Константин не только возвышал христианство, но и вписывал собственную страницу в историю Рима. В 324 году на Целии вырастет первая крупная христианская базилика западного мира. Церковь, известная впоследствии как Латеранская базилика, а в дальнейшем как базилика Сан-Джованни-ин-Латерано, была возведена поверх снесенных казарм преторианской гвардии, выступившей на стороне Максенция. Константин и Елена, его мать, превратят эту юго-восточную часть Рима в важный для религии христиан квартал. В десяти минутах ходьбы на запад от этой первой базилики стоял Сессорианский дворец Елены, где верующие падали на колени перед деревянным обломком, якобы частью того креста, на котором распяли самого Иисуса [45]. В 326 году Елена отправилась из Рима на Святую землю, где искала на средства императора места и предметы, связанные с Иисусом и его первыми последователями [46]. Подобно Константину, она искореняла недавнюю историю ради возведения христианских монументов новой эры. В Иерусалиме она снесла построенный
