Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова

class="p">Шестидесятники от пятидесятых до девяностых

Самосознание поколения проходит обычно в противопоставлении другим современникам или не своему времени.

Г. П. Блок писал в 1924 году своему сверстнику А. Д. Скалдину: «Нашему с Вами поколению ничего хорошего не видать, потому что <…> мы органически не можем уйти от того, что я решился бы назвать — любовью к Чехову».

Иногда это самосознание происходит путем уменьшения до избранного, отмеченного круга, который «окрещивает ряд» (Эйзенштейн о монтаже), являясь «оправданием тиража» (Пастернак о Маяковском и его поэтическом поколении) или даже метой эпохи: «Нас мало, нас, может быть, трое / <…> / Мы были людьми. Мы эпохи. / Нас сбило и мчит в караване…» (1921). «Мы были музыкой во льду. / Я говорю про всю среду, / С которой я имел в виду / Сойти со сцены, и сойду…» (1923). «Мы» и «среда» — синонимы поколения.

Иногда наоборот — путем расширения границ поколения, включения в него всех опаленных узловым событием времени, хотя и проживших жизнь в разных ситуациях: «Мы все — дети XX съезда» (Н. Эйдельман, 4 дек. 1986). Имелось в виду — от Сахарова до Горбачева.

Поколение может посчитать свою миссию оконченной едва ли не в первый момент самоосознания:

Уходит со сцены мое поколенье

С тоскою — расплатой за те озаренья.

<…>

На жизнь надвигается юность иная,

Особых надежд ни на что не питая.

Она по наследству не веру, не силу —

Усталое знанье от нас получила.

От наших пиров ей досталось похмелье.

Она не прельстится немыслимой целью,

И ей ничего теперь больше не надо —

Ни нашего рая, ни нашего ада.

Строки, написанные Коржавиным в 1958 году, могли бы быть написаны им же или кем-либо другим и в 1998-м. Время, отмеренное поколению, может оказаться неуловимым.

С таким же успехом задача поколения (в том числе в последующее, «не его» время) может растянуться на полвека:

Шестидесятники развенчивать усатого должны,

и им для этого особые приказы не нужны:

они и сами, словно кони боевые,

и бьют копытами, пока еще живые.

…Они хлебнули этих бед не понаслышке.

Им все маячило — от высылки до вышки.

Судьба велит шестидесятникам исполнить этот долг,

и в этом их предназначение, особый смысл и толк.

Шестидесятникам не кажется, что жизнь сгорела зря:

Они поставили на родину, короче говоря.

Или его же, Булата Окуджавы, так и названное «Мое поколенье», с более четким, почти календарным сроком исполнения общей для поколения задачи:

Всего на одно лишь мгновенье

раскрылись две створки ворот,

и вышло мое поколенье

в свой самый последний поход.

<…>

Да, вышло мое поколенье,

усталые сдвоив ряды…

Самооценка поколения усиливается, активизируется под взглядом со стороны, под взглядом нового поколения — восходящего и начинающего намечать собственную самооценку.

На каком возрастном рубеже поколение получает цементирующую идею и именование? Какой возрастной диапазон может быть внутри поколения?

В поколение могут попасть все, кто в момент общественного потрясения, требующего ответа, оказался в дееспособном возрасте и включился в ответ. В поколение шестидесятников попали, по нашим расчетам, люди от 1920 (К. Рудницкий) до 1935 (С. Рассадин) годов рождения. Одним из главных их признаков стала готовность «бить врага его же оружием» (Сталина — при помощи Ленина; не брезговать для пользы общего дела ссылками на «ленинские нормы» и т. п.). Исключение составляли немногие. Одним из первых среди них стал Булат Окуджава, освободившийся за несколько лет (1956–1959) от советских, «ленинских» иллюзий шестидесятничества, но не выпавший из поколения, а, так сказать, возглавивший его.

В конце 1980-х — начале 1990-х часть шестидесятников влилась в поколение «прорабов перестройки». Они поддержали действия Горбачева, сумев совершить исторический выбор, но также и разделили заявленную им двусмысленно-шестидесятническую идеологическую «платформу», превращавшуюся в квадратуру круга: «Для того, чтобы полностью восторжествовали социалистические принципы, подчеркнул М. С. Горбачев, необходима дальнейшая демократизация всей жизни в стране <…> Демократию надо разворачивать безбоязненно. Равно как и гласность. Это тоже ленинский принцип»[809]. Они охотно повторяли за политиком: «Больше социализма!» — не предложив альтернативы, достаточно очевидной для мыслящего человека по меньшей мере еще четверть века назад: «А может быть, не больше, а именно меньше?» В конце февраля 1988 года главный редактор самой перестроечной газеты, классический журналист-шестидесятник, читая верстку статьи о впервые печатающемся в России «Докторе Живаго», спросил недоуменно у одной из своих сотрудниц: «Что, автор против Октябрьской революции?» Сейчас он возглавляет вполне в духе поколения чуть ли не самую оппозиционную к власти (из не национал-коммунистических) газету.

Несколько лет спустя шестидесятники-политики окончательно предстали как бы заново родившимися в 1985 году — с отсеченным личным опытом переживания своей сложной биографии[810].

Литературные поколения советского времени

Каждому следующему литературному поколению в советское время доставалась иная — и худшая — площадка, чем предшествующему.

Первое поколение — 1890-х годов рождения, вступившее в литературу в основном в конце 1910-х — в начале 1920-х годов, реализовывалось на пересечении двух векторов, одним из которых оставалась тенденция свободного литературного развития (литературной эволюции, по Тынянову), решения внутрилитературных задач, доставшихся от начала века, а вторым был вектор социума — все более сильного государственного давления, деформировавшего литературу. Творческие результаты были по большей части равнодействующей двух векторов. Часть их оседала на дно рукописной словесности. Позднейшие поколения уже не выводили подобную равнодействующую. На месте литературной эволюции они заставали традицию, уже обработанную государственным давлением. Каждому следующему поколению советских литераторов (до середины 1960-х) доставалось, таким образом, более узкое поле, чем предшествующему. Это воздействовало на их творчество существенным образом.

Мы выделяем четыре поколения, сложившихся и действовавших в отечественном литературном процессе советского времени до начала второго цикла (наше представление о двух циклах литературного развития советского времени описано в нескольких наших работах 1979, 1988, 1990, 1991 и др. годов). В этот ряд мы не включаем нулевое поколение — заявившие себя задолго до революции и с большей или меньшей активностью и разной интенцией включившиеся в пореволюционный литературный процесс литераторы 1860-х — 1880-го годов рождения: А. Серафимович (1863), Ф. Сологуб, С. Подъячев, М. Пришвин, Вяч. Шишков, О. Форш, К. Тренев, П. Бажов, А. Грин (1880). Писатели рождения 1882–1888 годов Б. Житков, А. Толстой, Ф. Гладков, Н. Клюев, Н. Ляшко, П. Романов, А. Тарасов-Родионов, А. Неверов, В. Пяст, П. Орешин, С. Кржижановский, С. Малашкин,