Царская тень - Мааза Менгисте

он ничто, а потом обращается к нему, называя его многочисленные имена. Он решает, что забыл, кто она такая. Он выпустил ее из одной из многочисленных комнат в своей голове, и она отчаянно пытается напомнить о себе, найти способ выйти из мира мертвых в мир живых, имеющих имена.

Мы тебя помним? продолжает он. Должны помнить, добавляет он. Мы в этом уверены. Назови нам свое имя, чтобы мы могли восстановить тебя в памяти.

Она наклоняет голову. Меня зовут Хирут, я дочь Фасила и Гетеи, гордая жена великого Аклилу, благодарная мать двух сильных дочерей, ближайший друг и соседка могучей Астер. Потом она показывает на потрясенного итальянца, нервно кланяющегося ему. Он агрессор, говорит она. Скажите ему, чтобы он ушел, если вы и вправду император.

Итальянец вздрагивает и смотрит на него, потом опускает глаза.

А кто ты такая, чтобы говорить нам это? обращается к Хирут Хайле Селассие.

Я солдат, отвечает Хирут. Я была отважным охранником Царской Тени.

Хайле Селассие задумчиво кивает. И другие теперь снова пытаются сменить нас, тебе это известно?

Хирут, говорит Этторе. Я не понимаю, что происходит, но прошу тебя: возьми это и отдай то, что принадлежит мне.

Император отворачивается от оцепеневшего иностранца, говорящего на идеальном амхарском, и сжимает руку в кулак.

Хирут опускает голову и складывает руки на груди. Уходи, говорит она Этторе. Оставь уже мою страну. Возьми это, добавляет она, подталкивая к нему ногой коробку. Убирайся отсюда. Ватене, шепчет она. Тебе здесь не рады.

Она произносит эти слова через огромную пропасть, которая поглотила то, что не может удержать в себе ее сердце. Хирут, стоя перед Этторе, узнает в нем что-то пугающее и знакомое. Новую истину векового заблуждения.

Хирут, говорит он, прости меня. Я совершал то, чего нельзя было совершать, добавляет он. Я исполнял приказ, я делал даже гораздо больше. Письмо моего отца — оно в коробке? Оно у тебя?

Этторе глотает слюну, протирает глаза и видит мимолетный образ юнца, каким он был когда-то. Юнца, которого она ненавидела, и жалела, и понимала, к которому испытывала что-то еще, не имеющее названия.

У меня не осталось ничего, кроме того, что лежит здесь, добавляет он, показывая на коробку. Ничто другое не имеет для меня значения, кроме того, что находится здесь в этот момент, но я должен уходить. Пожалуйста, позволь мне взять что-нибудь с собой. В том, как он называет ее имя, слышится дружелюбие, которое всегда существовало между ними, годы и война запятнали это чувство, но оно осталось: Хирут.

Хирут чувствует на себе взгляд императора. Он отрицательно качает головой, переводит взгляд с коробки на Этторе, с Этторе на Хирут, с нее на собственные потрепанные одеяния, и его рука хватает воздух.

Мертвые защитят живых, тихо говорит Хайле Селассие. Они найдут нас, когда мы назовем их поименно одного за другим. Не так ли, дочь моя? И он кивает на свою пустую руку.

Хирут чувствует, как что-то поднимается на поверхность, эмоция, которая всегда жила в ней, ждала своего времени. Она позволяет этому чувству накатить на нее, сжать ее грудь, потом расцвести в ее голове. И в широкой полосе света, проникающей через окна вокзала, Хирут достает письмо и протягивает его Этторе, начиная говорить:

Гетеи, Фасил, Астер, Нардос, Абебеч, Сити, Тесфайе, Давит, Бениам, Тарику, Гирум, Амха, Бекафа, Бисрат, Деста, Бефекаду, Салех, Илилта, Меаза, Лакев, Ахмед, Эскиндер, Бирук, Генет, Габриел, Маттеос, Леул, Хода, Биртукан, Мулумабет, Эстифанос, Лукас, Хабте, Айнаддис, Кирос, Мохамед, Вонгел, Атнаф, Джембере, Имру, Сенаит, Йосеф, Махлет, Алем, Гирма, Абеба, Биртукан, Фреивот, Тирунех, Марта, Беза, Тсехаи, Менгисте, Зинаш, Петрос, Анкетсе, Сергут, Микаэл, Могус, Теодрос, Чеколе, Кидане, Лидия, Фифи и Феррес, и кухарка, кухарка, кухарка, она называет их имена и чувствует, как они собираются вокруг нее и подначивают ее: Скажи им, Хирут, мы все были царской тенью. Мы были теми, кто вошел в страну, погруженную во тьму пришедшей к нам чумой, и дали новую надежду эфиопам.

Хирут отворачивается от Этторе, погруженного в свою скорбь и сжимающего в руке письмо отца. Она поднимает голову на звуки стрельбы и криков. Она подходит к императору, а призывы расправиться с ним вихрятся все сильнее, словно подхваченные ветром облака.

Я провожу вас домой, говорит она. Я защищу вас от тех, кто там, ваше величество. Я буду вашим телохранителем. Она берет его за руку, крепко сжимает. Она видит, как он выкидывает вперед свою вторую руку, хватая воздух и время.

И когда дверь за ними закрывается, Хирут, вытянувшись во весь рост, повторяет имена тех, кто был до нее, тех, кто пал, когда она поднялась на ноги в удушающем дыму и продолжила бежать, и она позволяет памяти лечь ей на плечи накидкой, салютуя царским теням, всем им до единой, она поднимает свою Вуджигру, снова отважный и бесстрашный солдат. И Хирут с императором вместе идут во дворец.

Фото

Посмотрите на этих двух: на женщин у ограды из колючей проволоки, за которую одна из них держится голыми руками, словно это завязанная узлами шелковая лента. Посмотрите на мигание света, который вскоре окутает лагерь врага, на человека, бегущего вниз по склону: как он твердо и уверенно ставит ноги, как раскачиваются в ярости его руки, когда он выкрикивает имя своего сына. То, что можно увидеть, не в силах объяснить то, что есть на самом деле: Хирут и Астер прижались к ограде из колючей проволоки, Хирут сжимает проволоку руками, а другая женщина говорит ей: Они придут за нами сегодня ночью, они перебьют всю охрану и освободят нас, и ты должна быть готова, кухарка дала мне знать. А когда Хирут поворачивает голову так, что лучи образуют вокруг нее яркое пламя, разве может глаз увидеть что-то еще, кроме молодой женщины, которая радуется теплу вечернего солнца? Что может глаз знать о ее единственной просьбе: Позволь мне своими руками убить фотографа? Разве может камера запечатлеть ее последующее милосердие и эту ярость длиною в жизнь, от которой она наконец избавится, вернув письмо отца сыну? Что в конечном счете может знать Этторе о пройденных расстояниях и сдержанных обещаниях, о тех невысказанных чувствах, которым она предоставила полную свободу, не обуздав беспомощными словами? Что он может знать, кроме того, что видит, глядя на эту молодую женщину, хватающую связанный узлами шелк так, словно она родилась быть облаченной в него: красота непознаваемая и яростная, достаточно сильная, чтобы пробиться сквозь кость, обосноваться в сердце и расколоть