Царская тень - Мааза Менгисте

Есть еще один, кто опять хочет занять наше место, признает Хайле Селассие. Есть еще один, кто хочет сесть на наш трон.

Зенебворк вытягивает руку и пересекает порог между светом и тенью, между ночью и днем, между его старой жизнью и этой, рвущейся на свободу.

Но неужели ты не помнишь? спрашивает Симонид. Ты не забыл ту жизнь, которую ты оставил за собой в руинах? Войди в эти комнаты и найди свое место. Не оставляй мертвецов непогребенными.

Но Амонасро качает головой и говорит, Идем. И он говорит: Мы цари. И добавляет: Мы должны избавить наших дочерей от тех опасностей, что созданы нашими же руками.

И Хайле Селассие чувствует, как Зенебворк окутывается тенью, опускающейся на него. Она слушает, ждет его ответа, ее ярость похожа на крепкий ветер, хлещущий его по лицу, обжигающий его глаза, сносящий слезы с его щек. Он снова бьет себя в грудь, и голос Аиды наполняет комнату. Она зовет Радамеса, она на пути превращения в призрака.

Мои люди искали меня, когда больше не могли опознавать своих мертвецов, продолжает Симонид, заглушая голос Радамеса, летящий к его последнему дыханию. Когда мертвецы будут потеряны, те, кто носит в себе воспоминание о них, придут к тебе, Тэфэри. А что сохранится в твоей памяти, чтобы рассказать им?

Мы — цари Эфиопии, повторяет Амонасро. Мы должны избавить наших дочерей от тех опасностей, что созданы нашими же руками. И Амонасро показывает на императорское одеяние: Ты должен стать кем-нибудь другим, чтобы тебя не узнали, как сделал я, когда меня взяли в плен. Ты должен стать собственной тенью и засвидетельствовать собственную кончину, как это сделал я. Ну же, Тэфэри, давай.

И тогда Хайле Селассие из нижнего ящика своего стола, из самой дальней его части достает аккуратно упакованную посылку, которую он прятал почти сорок лет. Он достает поношенную рубашку и обвислые брюки, держит их в руках — эти вещи доставил ему один из его людей, чтобы он надел их, когда покидал страну в 1936-м, — ненадежная маскировка на тот случай, если ему потребуется покидать страну не в личине императора. Он чувствует дрожь, прошедшую по его телу, и поворачивается к Амонасро и Симониду. Он избегает упрямого взгляда дочери. Он раздевается и надевает крестьянскую одежду.

Закончив, он поворачивается к зеркалу, чтобы рассмотреть себя — шок, ведро холодной воды, выплеснутое ему в лицо. В зеркале он видит то другое свое изображение, другого человека, который когда-то был его тенью и вел эфиопов в бой против его старых врагов: он видит Царскую Тень. Он прикасается к своей щеке, ко лбу, к седым волосам, которые теперь венчают его обремененную заботами голову.

Царь умер? спрашивает Зенебворк. Мой отец ушел?

Мы здесь, лидже, говорит император. Это мы.

Да здравствует царь! говорят Амонасро и Симонид, глядя на него и кивая.

Царь мертв, говорит он.

Да здравствует Эфиопия! говорят все.

Аббаба, говорит Зенебворк, ты снова хочешь посадить меня на тот поезд? Она подходит к нему, прижимается щекой к его щеке.

Хайле Селассие отрицательно качает головой. Зенебворк, дочь моя, я верну тебя, и ты останешься со мной, говорит император, беря руку потерянной дочери в свою. Ты останешься со мной до конца моих дней. Не уходи, шепчет он. Не покидай меня.

Потом Хайле Селассие и Зенебворк вместе выходят из дворца. Он чувствует, как ее тепло просачивается в холодный ветерок. Рядом с ним древний поэт Симонид и Амонасро, скорбный отец Аиды, они все вместе идут по Пиассе, мимо зашторенной студии Этторе к вокзалу Аддис-Абебы.

Воздух, который висит в помещении вокзала, когда туда входит Этторе, насыщен старой пылью и резкими парами, едким запахом, от которого у Хирут текут слезы. Хирут опускает крышку коробки, прижимает коробку к коленям. Она засовывает письмо себе под платье. Она чувствует, как уголок конверта, смягченный временем, прикасается к ее груди, словно опасливый палец. Она должна отдать ему все. Она хотела избавиться от всех воспоминаний о нем и том времени, но она понимает ценность этого письма, и пусть она не знает значения этих слов, она теперь научилась расшифровывать движение руки: ее скованность или размашистую открытость, ее щедрость или себялюбие. Она видела мелкий идеальный почерк, все слова, втиснутые на одну страницу, и представляет себе прижимистого, строгого отца: ее отца с его собственными четкими черточками на Вуджигре, ровностью ряда из пяти отметин, представляет симметрию всего этого.

Она понимает, что такое это письмо, а потому знает, что Этторе не имеет на него прав из-за всего, что они потеряли после его вторжения в ее страну, из-за всего, что потеряла она, потому что она вор, и ей пришлось брать, чтобы исправить неестественную несправедливость. Потому что Астер была права: девочки вроде нее рождались, чтобы приспосабливаться к миру, который не был создан для того, чтобы ей угождать. Потому что некоторые рождаются, чтобы владеть вещами, а другие — для того, чтобы держать эти вещи в предназначенных им местах. Хирут делает глубокий вдох, ставит коробку на пол, расправляет письмо, прижатое к коже, поправляет платье, чтобы как можно лучше спрятать шрам. Потом она ждет.

Этторе распахивает дверь и останавливается, шарит глазами, окутанный умирающим вечерним светом. Он постарел и поизносился, его лицо бороздят морщины прожитых лет и забот, и Хирут могла бы проникнуться к нему сочувствием, могла бы понять, как время неизбывно оставляет свои следы на теле, но она видит, что он стоит прямо, он не забыл военную осанку, словно у него на плече до сих пор висят винтовка и камера. И в этот момент она точно знает, что он не получит письма.

Хирут поворачивается, не понимая, почему ее трясет.

Хирут встает, когда Этторе входит в эту дверь: его плечи чуть приподняты памятью о камере, она видит, что ему хватило ума не брать с собой этот инструмент. Несколько мгновений ей приходится ощупывать себя, чтобы убедиться, что платье все еще на ней, что она не обнаженная стоит перед ним, дрожа от ненависти и унижения под приказы Фучелли, Еще раз, soldato, еще одну фотографию.

Хирут распрямляется. Она поднимает подбородок и смотрит на Этторе, а он замирает и смотрит на нее, узнавание и стыд пронзают свет и полутьму, сужают пространство между ними. А когда он, нервничая и смущаясь, делает шаг в ее направлении, Хирут отдает ему честь.

Он останавливается, чуть не падает, и между ними появляется долина, над которой