Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Безотносительно к размеру, родовое понятие тела прямо названо в ряде произведений: «Купая тело в ветре и пыли» (III, 12 – «Пугачев», 1921) и др. Само тело может быть большим и малым, тучным и худым. Изнуренность странствующих «богомолов» в стихотворении «Сторона ль моя, сторонка…» (1914) вызывает сочувствие Христа: «И впилась в худое тело // Спаса кроткого печаль» (I, 54). В народных говорах слова «худой», «худоба» обозначают не только стройность, но также болезненность и исхудалость, вызванную нездоровьем человека.

Объединение тела и души в высшем христианском смысле, метафорически поданное через символику восковой свечи, возводит поэтику телесности на высший духовный уровень: «Догорает золотистым пламенем // Из телесного воска свеча» (I, 136 – «Я последний поэт деревни…», 1920).

Явно сниженная параллель к христианскому представлению о хлебе как Теле Господнем приведена в «Яре» (1916) в диалоге паломницы с побирушкой: «“Зубов нет, – шамкает побирушке, – деснами кусаю, кровью жую…” – “ Телом своим причащаешься , – говорит побирушка. – Так ин лучше Богу заслужишь…”» (V, 113). И уж совсем вызывающе-богохульно звучит девиз богоподобного лирического героя – новоявленного «пророка» в «Инонии» (1918): « Тело, Христово тело // Выплевываю изо рта» (II, 61).

В эротическом плане тело служит объектом и мерой любовных ласк, монолитом слиянности мужского и женского начала: «Так и хочется к телу прижать // Обнаженные груди берез» (I, 125 – «Я по первому снегу бреду…», 1917); «Хорошо выбивать из тела // Накаляющий песни гвоздь» (I, 144 – «Хорошо под осеннюю свежесть…», 1918). Единение с каким-либо существом (необязательно с человеческим) осуществляется с помощью телесных ласк: поэт адресовал собаке строку – «Поцелую, прижмусь к тебе телом » (I, 208 – «Сукин сын», 1924).

Лексема «тело» и ее дериваты в метафорическом виде обозначают у Есенина человека в целом, личность, помещенную поэтом, как правило, в смертельную, погибельную ситуацию: «За чей-то чужой интерес // Стрелял я мне близкое тело » (III, 160 – «Анна Снегина», 1925); «Догорает золотистым пламенем // Из телесного воска свеча » (I, 136 – «Я последний поэт деревни…», 1920). Здесь и далее интересны есенинские словесные модели, номинирующие тело человека по разным его параметрам – твердости, цвету: «Закрывая телесную медь ?» (I, 257 – «Свет вечерний шафранного края…», 1924). Объединение тела и души в высшем христианском смысле, метафорически поданное через символику восковой свечи (см. выше), возводит поэтику телесности на высший духовный уровень.

В фольклоре Рязанщины встречаются следующие пословицы и поговорки с упоминанием тела: «В таком теле умрёшь, сам на кладбище дойдёшь»; «Нет никому дела до чужого тела »; «Своя рубаха к телу ближе». [1105]

В произведениях эпистолярного жанра в гораздо большей степени, нежели в художественных сочинениях, Есенин применяет народные фразеологизмы, построенные на упоминаниях разных частей тела в различных ситуациях. Иногда он по нескольку раз в своем эпистолярии варьирует особо понравившееся ему фольклорное речение-клише: «Ну, да с глаз долой и из сердца вон …»; «…ему это к лицу …» и «однако серьезные мысли в этом письме мне сейчас не к лицу » (VI, 130, 221; 113, 138). Множество клишированных изречений сосредоточено вокруг образа руки, что обусловлено действительностью многообразной жестикуляции, в том числе и этикетного характера, или является выражением фигуральности: «… и не подал ему руки »; «…я с удовольствием протягиваю вам руку примирения …»; «У вас эту книгу и Госиздат оторвет с руками »; « нет под рукой бумаги …»; «Или рука твоя уж так крепко приросла к редакторскому столу , что и оторвать ее трудно?»; «…тогда в умелой рамке, в руках умелого мастера они выглядят по-другому» и « Жму вашу руку » (VI, 57, 83, 190, 197, 227, 231).

Телесные дефиниции у Есенина: общепринятые и оригинальные

Человеческое тело именуется также телесами ; в «Песни о Евпатии Коловрате» звучит мораль в духе древнерусской «Повести о Горе-Злочастии» о победе хмеля над человеческим телом, уравненным с растением: «Зелено вино – мыслям пагуба, // Телесам оно – что коса траве» (II, 178). В процитированном в «Ключах Марии» (1918) духовном стихе обращено внимание на генетическое родство человеческой и растительной телесности: «На происхождение человека от древа указывает и наша былина “о хоробром Егории”: “У них волосы – трава, // Телеса – кора древесная”» (V, 190). В «Песни о хлебе» (1921) словом «телеса» характеризуется подобие хлебных колосьев слабому человеческому телу: «И цепами маленькие кости // Выбивают из худых телес » (I, 151). Приведенные примеры свидетельствуют о том, что у Есенина термин «телеса» является показательным знаком уподобления человека растению и употребляется при сопоставлении человеческого тела с травянистым стеблем или стволом растения.

По отношению к ребенку (даже в иносказательном, аллегорическом плане) Есенин применяет уменьшительно-ласкательное словечко с соответствующим «малоразмерным» эпитетом – «тельце»: «Мы должны кричать, что все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества. Мы должны вырвать из их звериных рук это маленькоетельце нашей новой эры, пока они не засекли его» (V, 210 – «Ключи Марии», 1918).

В крупном плане человеческое тело представлено фигурой и тушей : «И мне отвечает туша » (III, 158 – «Анна Снегина», 1925); о Ленине в одноименном отрывке сказано: «Он меня // Влечет не по своей фигуре » (II, 143). В этом кратком описании намечено скрытое противопоставление хлипкого тела (его части будут рассмотрены далее) и мощного духа. Поданная без гиперболизации фигура революционного вождя начала ХХ века отличает его от былинных богатырей – дородных и статных молодцев, выделявшихся своей телесной мощью из толпы и в одиночку сражавшихся либо с целым конным войском, либо с одиночным противником-великаном, к тому же часто наделенным волшебной силой.

В эпистолярном жанре тело с его внутренним наполнением, с упором на телесные внутренности названо Есениным «организмом» – в письме к Г. А. Бениславской от 20 декабря 1924 г. из Батума: «Только благодаря дьявольскому организму избежал воспаления легких» (VI, 193). Иносказательно тело представлено « в коробке мускулов » (V, 238) пролетария-поэта в заметке с условным названием «О сборниках произведений пролетарских писателей» (1918).

Тело также именуется туловищем. Следуя солярно-лунарной мифологической концепции, Есенин в «Ключах Марии» (1918) подразделяет человеческий остов на две части: « Туловище человека не напрасно разделяется на два световых круга, где верхняя часть от пупа подлежит солнечному влиянию, а нижняя – лунному» (V, 209). Туловище выступает как основной массив тела персонажа в «Яре» (1916): «Хвать старуху за горло и туловищем налег…» (V, 48).

Центральная часть легкой девичьей фигурки – стан с плечами – воспета Есениным в стихотворении «Не бродить, не мять в кустах багряных…» (1916) и изображена как сопричастная божественному сотворению тела жены из глины или ребра первочеловека со вдуванием Богом души: «Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи – // К светлой тайне приложил уста» (I, 73). Есенин читал в Библии: «И создал Господь Бог из ребра , взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. // И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей ; она будет называться женою: ибо взята от мужа» (Быт. 2: 22, 23). Мечта поэта о земном блаженстве – находиться у любимой девушки «В крепких объятиях стана » (I, 260 – «Воздух прозрачный и синий…», 1925).

Изменчивая физиология тела: плоть и скелет

Материальная (в смысле – вещественная) составляющая тела, его наполненность живительными земными соками и природным естеством именуется плотью . Анакреонтическое восприятие жизни было присуще Есенину: «Слишком я любил на этом свете // Все, что душу облекает в плоть » (I, 210 – «Мы теперь уходим понемногу…», 1924).

О запутанных метаниях множества людей и непонятных им самим, бесцельных передвижениях идет рассуждение в «Пугачеве» (1921): «И сколько их таких, // Как в решето просеивающих плоть , // Из края в край в твоих просторах шляется?» (III, 12). С наказанием плоти связан эсхатологический мотив, навеянный Апокалипсисом: «Смолой кипящею восток // Пролей на нашу плоть » (I, 141 – «О Боже, Боже, эта глубь…», 1919). Однако плоть способна действовать согласованно с разумом: «Я еще никогда бережливо // Так не слушал разумную плоть » (I, 147 – «Закружилась листва золотая…», 1918). И даже плоть может быть представлена телесной сущностью зернового злака, уподобленного человеку: «Никому и в голову не встанет, // Что солома – это тоже плоть » (I, 152 – «Песнь о хлебе», 1921).