Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

В статье 1918 г. «Отчее слово (По поводу романа Андрея Белого “Котик Летаев”)» поэт рассуждает о том, что анализируемый им автор «наяву выдернул хвост у приснившегося ему во сне голубя и ясно вырисовал скрытые в нас возможности отделяться душой от тела , как от чешуи» (V, 180); в «Ключах Марии» того же года говорится о служении образного слова « духу , отправляющемуся в путешествие по стране представления» (V, 195). В конечном итоге платой за сокровенное знание становится гибель человека; в «Ключах Марии» (1918) на основе авторского анализа народной волшебной сказки сделан вывод: «Узлом слияния потустороннего мира с миром видимым является скрытая вера в переселение души » (V, 190). В том же произведении сквозною мыслью проходит «языческая вера в переселение душ » (V, 189).

Однако с душой можно расстаться и не навлекая на себя смерти, так как, по Есенину, возможна не только «погибшая душа» (I, 23), но и душа, преподнесенная в подарок: «Рад и счастлив душу вынуть » (I, 39 – «Край любимый! Сердцу снятся…», 1914); «Всю душу выплещу в слова» (II, 161 – «Мой путь», 1925). Душу можно потерять в состоянии радостного возбуждения: «Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабым! // Душу вытрясти не жаль по таким ухабам» (I, 177 – «Годы молодые с забубенной славой…», 1924).

Понятие души породило ласковое называние человека и ласкательное обращение к нему – «душка», которое Есенин употребил в «Письме к сестре» (1925): «Да, губили, душка !» (II, 157). Подобное, еще более уменьшительно-ласкательное обращение новобрачного к жене « Душечка ты моя Марьюшка» известно по народной обрядовой песне «Бьется хмителица, // По лугам расстилается», которую на Рязанщине «поют молодым на свадьбе за столом». [1097] В подборке г-на Востокова «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения» (1890) содержатся разные пословицы и пословичные выражения о душке-душеньке и их варианты: «Променяешь душку , а выменяешь вертушку» и «Променял душку , а выменял игрушку, хотя и спохватишься, но не ухватишься»; «Юшенька, душенька , ты и не рад, что любит тя Матрюшенька». [1098]

По мысли Есенина, душа неразрывно связана с сознанием и своим присутствием отграничивает человека от животного; ощущение собственной души в теле противоположно состоянию сна – так в дружескую переписку проник художественно-философский мотив сна души : «…жить и не чувство<ва>ть себя, т. е. своей души и силы , как животное. Так жить – спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно»; «Печальные сны охватили мою душу» (VI, 13, 16. № 6, 9). Есенин разбивает общепринятый тезис об уникальности человеческой души, являющейся нераздельной и цельной. Есенин готов отдать, разделить или, наоборот, объединить свою душу с дорогим человеком: «Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства… Но больше всего одна душа – к благородным стремлениям»; «…не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души…»; «и снова готов положить свою душу за право своих собратьев» и «я заключу тебя в свои горячие объятья и разделю с тобой всю свою душу »; «и некому мне открыть свою душу »; «Все ведь мы поэты-братья. Душа у нас одна …» (VI, 10, 12, 21, 57, 153. № 4, 6, 12, 34, 130).

Обычно душа понимается Есениным как нечто раскрытое для проникновения извне разных субстанций, поэтому становится возможной грамматическая конструкция с косвенным (то есть с предлогом) винительным падежом: «глагол + “в душу”»: «Радугой тайные вести // Светятся в душу мою» (I, 34 – «Сыплет черемуха снегом…», 1910); «Твое солнце когтистыми лапами // Прокогтялось в душу , как нож» (II, 63 – «Инония», 1918); « Дует в души суровому люду // Ветер сырью и вонью болот» (III, 36 – «Пугачев», 1921); «Размахивая крыльями, он как бы хочет влететь в душу » (V, 192 – «Ключи Марии», 1918); «И с того, поднявшись над болотом, // В душу плачут чибис и кулик» (I, 232 – «Каждый труд благослови, удача…», 1925) и др. Представление о разверзтости, раскрытости души позволяет использовать обсценную, ругательную лексику как средство достучаться до человеческой личности, воздействовать на нее: «И спьяну в печенки и в душу // Костит обнищалый народ» (III, 174 – «Анна Снегина», 1925). Однако при некоторых обстоятельствах душа имеет свойство закрываться и не пропускать никакие веяния извне, что у Есенина показано с помощью той же грамматической конструкции, только с отрицанием: «Ничто не пробилось мне в душу , // Ничто не смутило меня» (III, 168 – «Анна Снегина», 1925).

Душа, в отличие от тела, не показана в предметном виде, не имеет точно очерченной формы (во всяком случае, в понимании Есенина). Однако она может исходить из тела, не утрачиваясь при этом совсем: сравните народное выражение «изливать душу». У Есенина это представление воплощено во фразах «Всю душу выплещу в слова» (II, 161 – «Мой путь», 1925) и «Если хочешь здесь душу выржать , // То сочтут: или глуп, или пьян» (III, 74 – «Страна Негодяев», 1922–1923). Таким образом, можно говорить о «движениях души»: есенинские примеры свидетельствуют о перемещении души внутрь тела и наружу.

Душа является вместилищем персонифицированного в христианском понимании добра и зла, между коими ведется извечная война: «Но коль черти в душе гнездились – // Значит, ангелы жили в ней » (I, 186 – «Мне осталась одна забава…», 1923). Более привычно представление о душе как хранилище (пусть врéменном) «душевного состояния»: « В его душе живут виденья » (IV, 7 – «Поэт», 1910–1912); « В душе моей покой » (IV, 62 – «Село (Пер. из Шевченко)», 1914); «Теперь в душе печаль , теперь в душе испуг » (I, 223 – «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…», 1925). Морфологически душа как некое вместилище выражена формой «в душе».

При отсутствии четких контуров и вещественного наполнения, Есенин рассуждает в «Ключах Марии» (1918) о многомерности духовной субстанции: « Человеческая душа слишком сложна для того, чтобы заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты» (V, 211).

Казалось бы, всякая человеческая личность как подобие Божие наделена душой, однако встреча с человеком недостойным, безнравственным, непорядочным вынуждает засомневаться в этой аксиоме, и тогда правомерен вопрос (хотя бы риторический): «Имеешь ли душу ?» (III, 162 – «Анна Снегина», 1925). Более того, оказавшись за границей и насмотревшись многочисленных материальных благ европейской цивилизации, Есенин отказывает ей в духовности и, следовательно, в душе – в противовес русскому человеку с его богатой душой: «Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа , которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину» (VI, 140). Но и раньше, обращаясь к библейским персонажам, Есенин отказал в наличии души Саломее, потребовавшей в качестве награды за прекрасный танец отрубить голову Иоанну Крестителю: «Целуй ты уста без души , – // Но близок твой час расплаты!» (II, 28 – «Певущий зов», 1917). Таким образом, для Есенина оказывается возможным отрицательный ответ насчет наличия души у человека.

Отрицательно-качественная характеристика души также может сильно снижать общую оценку человека: «Они ж, воровские души » (III, 166 – «Анна Снегина», 1925).

Наоборот, расположение к доброму человеку подчеркивается упоминанием души и является типичным индивидуальным клише разговорного стиля персонажа (например, в «Анне Снегиной» так изъясняется мельник – устно и письменно): «Старуха за милую душу // Оладьев тебе напекла», «Сергуха! За милую душу ! // Постой, я тебе расскажу!», «Мне мельник прислал письмо: // “Сергуха! За милую душу !”», «Сейчас я за милую душу // Подарок тебе передам» (III, 164, 167, 183, 186 – «Анна Снегина», 1925). Многократно подчеркнутое выражение «за милую душу» оказывается не только «визитной карточкой» мельника, но становится рефреном всего произведения и вместе с большой частотностью лексемы «души» придает особенную душевность поэме, создает задушевный лирический лад.

Понятие души иногда выступает у Есенина эквивалентом человеческой личности: «Но в квартире // Как будто ни души » (III, 112 – «Страна негодяев», 1922–1923); «Все неловкие души // За несчастных всегда известны» (III, 190 – «Черный человек», 1923–1925); «Они ж, воровские души » (III, 166 – «Анна Снегина», 1925). К душе относятся как к самостоятельной личности: «В этом мире немытом // Душу человеческую // Ухорашивают рублем» (III, 60 – «Страна негодяев», 1922–1923). Из народной поговорки « Чужая душа – потемки» взята дефиниция, отраженная в главном правиле и назначении поэта в стихотворении Есенина «Быть поэтом – это значит то же…» (1925): «Кровью чувств ласкать чужие души » (I, 267).