Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

В согласии с христианским вероучением, душа вовлечена в тело, размещена в нем подобно животворному огню в хрупком сосуде, но вместо непостижимой абстракции она у Есенина изображена как имеющая вполне зримый облик и анатомическую топографию, координаты конкретного расположения в телесной оболочке. Так, в поэме душа представлена неким маленьким самостоятельным персонажем, родственным большому герою природного мира: «Оттого, что в груди у меня, как в берлоге, // Ворочается зверенышем теплым душа » (III, 21 – «Пугачев», 1921). Далее Чумаков говорит Бурнову, убеждая его в правомочности замышляемого предательства Пугачева, которого он символически изображает посредством описания разложившейся (!) души: «Что жалеть тебе смрадную холодную душу, – // Околевшего медвежонка в тесной берлоге?» (III, 41). Следовательно, сопоставление есенинских приемов метафоризации души позволяет обнаружить уникальное авторское понимание ее сущности, которое идет уже вразрез с христианским вероучением. У Есенина душа – это зверек-детеныш, она материальна и потому смертна, однако она национальна по своей сути (почему и представлена исконным русским символом – медведем; почитание медведя другими нациями – вопрос иного плана).

Образ медведя, в которого оборачивается человек, известен из волшебных сказок и быличек. Поразительно, но он до сегодняшнего времени продолжает бытовать в несказочной прозе с. Константиново: «Одна вот моя подруга выходила замуж. <…>…Он её взял, молодую-то, и обнял её. <…> А одна ему так вот по плечу <похлопала> и говорить: “Что ты уцепился, как медведь !” Всё! На второй день моя подруга не садится за стол: как вот увижу – он медведь и медведь ! <…> И всё – и так разошлися они – от его: прям вот, говорить, медведь и медведь ». [1077] Следовательно, выявляется глубокая закономерность представления Есениным человеческой души именно в облике медвежонка.

Кроме представления души в зверином обличье, она у Есенина явлена в антропоморфном (точнее, волшебно-сказочно-человеческом) облике, оказывается одновременно конкретно опредмеченной и бессмертной: « Душа наша Шехерезада . Ей не страшно, что Шахриар точит нож на растленную девственницу, она застрахована от него тысяча одной ночью корабля и вечностью проскваживающих небо ангелов» (V, 213 – «Ключи Марии», 1918).

Об очеловеченности души как характеристике конкретного человека свидетельствует высказывание Есенина в народной манере, записанное Львом Клейнбортом: «Да еще об С. Д. Фомине, стихи которого вышли с предисловием Н. А. Рубакина: “А! Живая душа на костылях …”». [1078] Вариант подобного народного выражения приведен г-ном Востоковым в подборке «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения» (1890): «А!.. Моё почтение, – живая душа на палочках». [1079]

Опредмеченность и самостоятельность души, ее подчиненность Богу и возможная продажность сатане и в какой-то мере независимость заметны в подборке народных поговорок и пословиц г-на Востокова: «Делай, как Бог на душу положит»; «Закукуешь, как кукушка, чуть не выскочила душка »; «Нарвёшься на такое дело, что держи крепче душу и тело »; «Русская душа нараспашку, раскошеливайся»; «Торговой божбе нельзя веры давать, лишь бы купили, – они готовы душу продать»; «Хотя часто бываю бита, зато душка сыта»; «Чужая душа – потёмки». [1080]

Душа, по Есенину, также может быть парадоксально неодушевлена, но иметь опредмеченную природу, причем не явную, а поданную в сравнительном плане: «Тяжелее, чем камни , я нес мою душу » (III, 30, «Пугачев»). Сравните в «Яре»: «… камни с души своей скинаю» (V, 114); библейское выражение «время разбрасывать и время собирать камни»; народный фразеологизм «держать камень за пазухой»; этимология имени Петр = камень , проявленная и развернутая в «Пугачеве»; [1081] исследовательская находка Г. М. Сердобинцевой [1082] насчет решительного действия ответа именно персонажа по фамилии Кирпичников «Пусть пулями расскажут пистолеты» (III, 16), застрелившего Траубенберга как бы в ответ на народные чаяния, высказанные сторожем, – «Нам нужен тот, кто б первый бросил камень » (III, 11). Здесь явно прослеживается синонимия «кирпич – камень», словно бы идеологически оправдывающая этимологию фамилии реального исторического лица – Кирпичников .

По смерти человека душа отправляется к Богу, наделившему ею первочеловека, – эта мысль выражена в стихах «На камень голову склонила // И Богу душу отдала» [1083] из «жестокого романса» «Любила я милого» (с. Любовниково Касимовского р-на), где любопытна постановка рядом понятий «камень» и «душа» в кладбищенском мотиве. В «Стране Негодяев» (1922–1923) Есенин описал поминальный обычай: «Молчат только те – на погостах, // На ком крепкий камень и крест» (III, 95). До сих пор на рязанских кладбищах, в том числе в с. Константиново и г. Спас-Клепики, сохранилось обыкновение класть булыжник (небольшой валун, размером чуть больше кулака) рядом с крестом на могиле или посередине, а памятную плиту иногда устанавливать в противоположном конце – в головах покойника. [1084] На соседних территориях – в Гуслицах (южная часть Орехово-Зуевского р-на) и Егорьевском р-не Московской обл. – также сохранился обычай класть камни на могилы, что исследователи относят к старообрядчеству. [1085]

В авторизованном списке «Небесного барабанщика» (1918) образ души-камня развился в военно-революционном солдатском контексте в сходный поэтический троп души-бомбы: «Братья, братья, в наших ранцах // Души – бомбы в обезьян» (II, 225). В основном тексте этот образ представлен поэтическим сравнением: « Души бросаем бомбами » (II, 69).

Есенин также поддерживает идущую из древнерусской литературы зримую предметность души, представленной жемчугом. Поэт процитировал в «Ключах Марии» (1918) фрагмент из «Слова о полку Игореве» о гибели князя: «изрони женьчужну душу из храбра тела, чрез злато ожерелие» (V, 207).

В народном сознании происхождение «души, духа» как слов и понятий от глагольного действия «дуть, вдувать» и родственного «дышать, вдыхать» породило такие представления о больном, как «задóхлый», [1086] «задвóхлик» (от «задвохнуться»). [1087] Есенин в повести «Яр» (1916) употребил дериват от такого корня для характеристики случайной (второстепенной) героини: « Двохлая такая старушонка, всю дорогу перхала» (V, 47). Есенин в «Ключах Марии» (1918) привел цитату из народного духовного стиха «Голубиная книга» с описанием происхождения частей человеческого организма от природных стихий: « Дух от ветра» (V, 195).

Идущее от апокрифическо-библейской образности представление о вдувании души в сотворенное Богом человеческое тело также присутствует у Есенина: « Дует в души суровому люду // Ветер сырью и вонью болот» (III, 36 – «Пугачев», 1921). В «Ключах Марии» (1918) Есенин дважды рассуждал о проблеме возникновения души как сверхчувственном внедрении ее свыше в человеческое тело; первый раз – в подстрочном примечании к заглавию трактата: «Мария на языке хлыстов шелапутского толка означает душу » (V, 186); второй – в народно-этимологическом суждении о закономерности духовного пастушеского предводительства: «Само слово пастух (= пасдух, ибо в русском языке часто д переходит в т …) говорит о каком-то мистически помазанном значении над ним» (V, 189).

Душа, которую по библейской легенде Бог вдунул в человека, сама обладает способностью дышать у Есенина, наполняется ароматом окружающих предметов и, возможно, имеет присущий только ей запах. Вероятно, душа как обитательница рая, представленного в народном сознании райским садом, сама уподоблена цветущим благоухающим растениям: «Не жаль души сиреневую цветь » (I, 209 – «Отговорила роща золотая…», 1924); « На душе холодное кипенье // И сирени шелест голубой » (IV, 240 – «Может, поздно, может, слишком рано…», 1925); «И душа моя – поле безбрежное – // Дышит запахом меда и роз » (I, 215 – «Несказанное, синее, нежное…», 1925).

Интересно и разнопланово решается Есениным вопрос о размере души: от безразмерности и бесконечности – «поле безбрежное» (I, 215) – до ограниченности определенными пределами – «Всколыхнула мне душу до дна» (IV, 237 – «Не гляди на меня с упреком…», 1925).

Вероятно, о человеческой душе как временной восприемнице и земном вместилище Святого Духа, зримо воплощенного в голубе, и об ее изначально огненной природе писал Есенин: «Голубиный дух от Бога, // Словно огненный язык…» (I, 56 – «Чую Радуницу Божью…», 1914). О сопряжении Святого Духа с человеческой душой рассуждал Есенин: «Изображается голубь с распростертыми крыльями. Размахивая крыльями, он как бы хочет влететь в душу того, кто опустил свою стопу на ступень храма-избы… <…> Он бы выгнал их, как торгующих из храма, как хулителей на Святого Духа …» (V, 192 – «Ключи Марии», 1918).