Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Есенин допускает прямые и обратные (перевернутые) уподобления человеческого (или животного) тела и его наполняющих веществ, а также поз и жестов природным состояниям и стихиям, зверям и растениям. Примеры таких пар и троек: 1) кровь и заря – «И течет заря над полем // С горла неба перерезанного » и «Не кровью , а зарею окрасила б наши ножи» (III, 9, 20 – «Пугачев», 1921); 2) человеческая поза на корточках приписана растениям и животным – «Оттого, что стоит трава на корячках , // Под себя коренья подобрав» и « По-звериному любит мужик наш на корточки сесть» (III, 10, 24 – «Пугачев», 1921).

Телесной образностью оказались пронизаны очень многие этимологические (или псевдоэтимологические) ряды русского языка, когда Есенин с А. Б. Мариенгофом в имажинистский период их дружбы и сотрудничества пытались обнаружить «диковинные, подчас образные корни и стволы в слове»: «Бывало, только продерешь со сна веки, а Есенин кричит… “А ну: производи от зерна”. – “Озеро, зрак ”. – “А вот тоже хорош образ в корню: рука – ручей – река – речь…” <…> “ Око – окно…”». [1061]

Много десятилетий спустя после совершенной Есениным и Мариенгофом находки «озеро, зрак» филологи-методисты рекомендуют при рассмотрении есенинской строки «Задрожало зеркало затона» (IV, 66 – «С добрым утром!», 1914) в средней школе производить этимологический анализ. О глубоком проникновении «телесной поэтики» в поэтические сферы свидетельствует объяснение Д. З. Арсентьева: « Зеркало связано со словами зоркий, заря, зреть, зрение, зрачок и несет в себе смысл древнего глагола * zьrkati – “смотреть, видеть, светить, сиять”». [1062]

Вселенский масштаб человеческой телесности

Поразительно: в авторской поэтике Есенина части человеческого тела оказываются настолько глобальными, что управляют даже планетарным местонахождением Земли в космосе. Соотношение размеров и пропорции планеты и человека абсолютно переиначены: человеческая фигура укрупнена настолько, что в огромном масштабе превалирует над Земным шаром и определяет его положение как своего атрибута. Во Вселенной на первом плане выступает человек, который то поддерживает Землю – « И горит на плечах // Необъемлемый шар!.. » (II, 38 – «Отчарь», 1917); то, наоборот, намерен перевернуть Земной шар – «Я сегодня рукой упругою // Готов повернуть весь мир » (II, 62 – «Инония», 1918); то крутит планету как педали велосипеда – «Как будто кто сослал их всех на каторгу // Вертеть ногами // Сей шар земли » (III, 12 – «Пугачев», 1921). Мимоходом заметим, что велосипед (но уже обычный, соразмерный человеку), интересовал Есенина в 1920-е годы и его замысловатый образ в стилистике народной загадки включен поэтом в поэму «Анна Снегина» (1925): «Он мыслит до дури о штуке, // Катающейся между ног » (III, 183, 676 – комм.). Строение есенинской Вселенной соизмеримо с мифическими фигурами космогонии у разных народов, где «земля стоит на трех китах» (VI, 95), стоит на трех слонах, держится на плечах атланта и т. п. Вот каким значительным пластом индивидуально-литературной поэтики представлялись Есенину телесные фигуральности!

Идея сконцентрированности Вселенной в человеческой фигуре, воплощения космоса в человеке, отражения космической структуры в биологической телесности просматривается в композиционной продуманности и завершенности, многослойности народного костюма. Так, бытовавший в Константинове и известный по одеянию Капитолины Ивановны Смирновой, запечатленной на групповой фотографии 1909 года (VII (3), 115, № 1), традиционный женский костюм включал в себя множество «вселенских знаков». Лучезарное солнце представлено почти шарообразно повязанным платком; белой дымкой тумана спускается с плеч белый шушпан; багряная заря пробивается красным вышитым узором на вороте рубахи и ее оплечьях, спрятанных под верхним одеянием; подобен струям благодатного ливня, проливающегося с небес, темно-синий («кубовый») в мелкий цветочек фартук-«занавеска»; распаханному на борозды черноземному полю уподоблены клетки темной понёвы. Элементы одежды маркируют скрытые под ними части человеческого тела, высвечивают их равновеликость космическим объектам.

Компоненты одежды подчеркивает исконное ее назначение – защищать от неблагоприятных воздействий погоды, прикрывать человеческое тело от посторонних глаз, символизировать принадлежность хозяина к определенному социуму и украшать человека, поэтому названия составных элементов народного костюма соотносятся с частями тела: зарукавник, косник . Уподобленная стихийным проявлениям природы, ее естественной цветовой гамме образность народного костюма запечатлена в строках есенинской «Плясуньи» (1915): « Зарукавник – словно снег. // Смотрят с завистью подружки // На шелковы косники » (IV, 114).

Тело – единица соответствий, соположений, сравнений; оно выступает мерилом родства всего и всех . Для «телесной поэтики» Есенина характерно наличие «постоянных поз», то есть изображение типических телодвижений, часто повторяющихся в разнообразных вариантах. Такое варьирование удачно найденных поворотов тела напоминает фольклорные решения, касающиеся размещения героя в пространстве, и, вероятно, опирается на народно-поэтическое моделирование топографической позиции персонажа. К одной из таких частотных поз относится помещение есенинского божественно-метеорологического персонажа с человеческой фигурой на небеса, откуда он свешивает ножки с тучи: «И вечер, свесившись над речкою , полощет // Водою белой пальцы синих ног » (I, 79 – «Голубень», 1916); «Солнышко утром в колодезь озер… Свесило ноги оно на бугор» (I, 93 – «Пропавший месяц», 1917).

Зеркальность двухчастной пейзажной композиции придает наличие в ней зримых признаков двух антропоморфных фигур, как бы тянущихся навстречу друг другу – сверху вниз, причем одна из них мифо-метеорологи-ческая, а вторая – христианско-божественная, с типичным знаком благословения и обращенности к Богу, людям и миру: «И со щек заката // Спрыгнут скулы -дни» и «Где вздымает длани // Новый Симеон» (I, 107 – «Тучи с ожерёба…», 1917). Аналогичный принцип построения мира, в котором горизонт разделяет вселенную на две симметричных половины – небесную и земную, зеркально отображенные по отношению друг к другу, дан в сопоставлении космических волос Богородицы и человека. Итак: «О Дево // Мария! – // Поют небеса. – // На нивы златые // Пролей волоса » и « Созвездий светит пыль // На наших волосах » (II, 42 – «Октоих», 1917).

Есенин сообщал божественно-метеорологическим персонам телесные признаки, общие для человека и зверя, но в конкретном воплощении характерные именно для животных или вообще фантастические. Так в стихотворении «Пропавший месяц» (1917) создавалась особая фигура Солнца, похожая на природу фантазийного чудища с непропорционально огромными ушами и веками: рыболов поймал солнышко в реке – « Уши коленом примял. // Вылез и тихо на луч золотой // Солнечных век привязал» (I, 94).

Менее объемным, но, тем не менее, укладывающимся в рамки земной масштабности выглядит описание реки, обладающей человеческим лицом, психологически изменчивым и эмоционально-впечатлительным, с оттенком орнитоморфности: «Задрожали губы Трубежа, // Встрепенулись очи-голуби …» (II, 193 – «Сказание о Евпатии Коловрате», 1912). По мысли Есенина, Богу в его антропоморфном виде вселенского рыболова внимает природно-пейзажный персонаж, изображенный с помощью наиболее выразительных элементов портрета: «И вершами бросаешь дни // В зрачки озерных глаз » (I, 141 – «О Боже, Боже, эта глубь…», 1919). Поле у Есенина снабжено глазами и пищеварительным трактом: «Стынет поле в тоске волоокой , // Телеграфными столбами давясь » (I, 157 – «Мир таинственный, мир мой древний…», 1921). И сама земля имеет признаки человеческой телесности: «Открывай, земля, им грудь !» (II, 15 – «Микола», 1915).

Тень от тела человека

Телесная поэтика Есенина примечательна тем, что человек и вообще любой значимый персонаж обладает двумя фигурами: 1) объемной, заключающей в себе живой организм, и 2) плоскостной, то есть тенью. Причем тень не менее реальна; она обладает многими составными частями из числа имеющихся у тела – головой, руками, ногами; тень может передвигаться, складывать позы и жестикулировать, даже обладает мимикой. Единственное, чем тень отличается от человека, – она не оставляет следа (в прямом и переносном смысле – никакого памятного деяния) после себя: «Знаю я – они прошли, как тени » (IV, 238 – «Ты меня не любишь, не жалеешь…», 1925).