Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Понятие души иногда выступает у Есенина эквивалентом человеческой личности: «Но в квартире // Как будто ни души » (III, 112 – «Страна негодяев», 1922–1923); «Все неловкие души // За несчастных всегда известны» (III, 190 – «Черный человек», 1923–1925); «Они ж, воровские души » (III, 166 – «Анна Снегина», 1925). К душе относятся как к самостоятельной личности: «В этом мире немытом // Душу человеческую // Ухорашивают рублем» (III, 60 – «Страна негодяев», 1922–1923). Из народной поговорки « Чужая душа – потемки» взята дефиниция, отраженная в главном правиле и назначении поэта в стихотворении Есенина «Быть поэтом – это значит то же…» (1925): «Кровью чувств ласкать чужие души » (I, 267).

Раздвоение человеческой личности выражается в невозможном, на первый взгляд, отделении души от натуры человека, в проявлении самостоятельности души: «Веселись, душа // Молодецкая !» (III, 119 – «Песнь о великом походе», 1924); «Но у меня была душа , // Которая хотела быть Гамлетом. // Глупая душа , Замарашкин!» (III, 57 – «Страна Негодяев», 1922–1923). К душе можно обращаться как к объективированному предмету, отдельной персоне: «Стой, душа ! Мы с тобой проехали // Через бурный положенный путь» (I, 215 – «Несказанное, синее, нежное…», 1925).

Душе как метафизической сущности, при всей неопределенности и неуловимости ее формы, присуща способность к трансформации, к переходу из одного качества и состояния в другие субстанции. Есенин в «Иорданской голубице» (1918) усматривал уносимые на небеса человеческие души в виде летящего осеннего гусиного клина: «Гусей крикливых стая // Несется к облакам. // То душ преображенных // Несчислимая рать» (II, 57). Здесь явно прослеживается идея Преображения Господня, перенесенная и опущенная с божественного небожителя на человеческий уровень. Однако человеку свойственно ценить жизнь, поэтому лирический герой не намерен торопить момент метаморфизма души в птицу: «Чтоб душа , как бескрылая птица, // От земли улететь не могла» (IV, 281 – «Синий день. День такой синий», 1925).

В с. Константиново до сих пор сохранилось поверье о птице – предвестнике смерти, стучащей в окно (особенно ночью).

Тем не менее не вера «в переселение душ» (V, 189), констатированная Есениным в «Ключах Марии» (1918), и уж, конечно, не мысль о смерти наблюдается в высказывании односельчанина поэта: «Лошади были такие – так запрягай и сажай подругу, и понеслась душа в рай !». [1099]

Как видно по «Ключам Марии» (1918), для христианина (и православного литератора, в том числе) постижение божественной сущности собственной души/духа обусловлено голгофскими страданиями Христа: непосвященный (в данном случае – футуризм) «не постиг Голгофы, которая для духа закреплена не только фактическим пропятием Христа, но и всей гармонией мироздания… <…>…Образует с ним знак того же креста, на котором висела вместе с телом доска с надписью I.Н.Ц.I» (V, 209–210).

В творческом плане Преображение рассматривалось Есениным как «задача человеческой души » выйти из-под «лунного влияния» старого мира и оказаться «в нашей горнице обновленной души », особенно «в такие священнейшие дни обновления человеческого духа » (V, 211).

По мнению современного филолога А. Н. Захарова, «душа – еще один концептуальный сквозной образ, важнейший есенинский символ». [1100] Из наблюдений А. Н. Захарова вытекает возможный вывод о том, что понятие «душа» (по частотности употребления и особенностям характеристики) выступает одним из критериев для периодизации творчества Есенина. Исследователь указывает: «Прослеживается и эволюция души лирического героя Есенина. В 1910–1913 гг. это в основном “больная душа”, в 1914–1917 гг. – преображенная, вешняя, простая, нетронутая, невинная, смиренная, чистая, ласковая и радостная, грустящая только о небесах, потому что “она нездешних нив жилица”. <…> В 1920-е годы у лирического героя Есенина – уже “осенняя” душа, с которой “стряслась беда”. Это многогранная, сложная и противоречивая душа…». [1101]

В искусстве Есенин увидел идею всеобщей знаковой одушевленности – «с чудесным переплетением духа и знаков», «в устремлении духа »; там явлены «знаки выражения духа » (V, 193, 194, 197).

Ипостаси человеческого тела

Хранилище души в земной жизни человека – его тело. В своем творчестве Есенин затронул вопрос о мифическом и ветхозаветном происхождении человеческого тела (см. главу 6). В «Ключах Марии» (1918) он процитировал строчку из народного духовного стиха «Голубиная книга» с утверждением возникновения человеческого организма из природного материала – в согласии с ветхозаветной трактовкой о сотворении Богом человека из глины или земного праха: « Тело от сырой земли» (V, 195). На следующей странице Есенин привел еще две подобных в мировоззренческом аспекте цитаты из разных мифологий мира и древнерусской литературы по поводу божественного сотворения человека и мира во взаимосвязи друг с другом: «Эдда построила мир из отдельных частей тела убитого Имира. Индия в Ведах через браман утверждает то же самое, что и Даниил Заточник: “ Тело составляется жилами, яко древо корением”» (V, 196). В ином сопоставительно-аллегорическом плане – более бытовом и одновременно высокодуховном (идущем от библейских понятий «хлеба насущного» и «хлеба небесного») – Есенин ранее представил в «Яре» тело, питаемое кровью: «Кис Анисим на печи, как квас старый, да взыграли дрожжи, кровь старая; подожгла она его старое тело , и не узнала Анна своего свекра» (V, 65).

Широко распространенная и ярко выраженная у Есенина символика человека-растения и человека-зверя в какой-то мере опиралась на современные поэту оккультные и мистические течения философской мысли. Например, в не оставленной без внимания поэтом книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916) Н. А. Бердяева говорится об антропософии Рудольфа Штейнера: «В человеке есть физическое тело, общее у него с минералами, и эфирное, общее с растениями, и тело астральное, общее с животными. Так восходит Штейнер в составе человека до “я” и до “духа” и вскрывает божественное в человеке. Человек включает в себя весь космос, от камня до Божества, и на нем отпечатлелась вся мировая эволюция». [1102] Усмотреть «в человеке наслоения всех планов бытия» [1103] помогает в том числе определение многообразных подходов Есенина к обрисовке человеческого тела.

Есенин показывает тело как явленное само по себе, данное природой и неприкрытое одеждой, тело как объект изображения: «Косули услышали плеск воды и сквозь оконца курчавых веток увидели нагое тело » (V, 93 – «Яр», 1916) и др. Также автор упоминает тело в ином качестве – как фигуру самостоятельную или как часть человеческого организма.

Идущее от фольклорной поэтики определение «тело белое», встречающееся в былинах и других жанрах устной народной словесности, применил Есенин в «Яре» (1916) к персонажу в расцвете сил: « Белое тело Филиппа скользнуло по краю невода и слабо закачалось» (V, 86). Наоборот, применительно к до срока постаревшему Анисиму, к «стогодовалой» старухе Паране или к пожилому Ваньчку в том же «Яре» Есенин употребил другие, индивидуально-авторские эпитеты к телу: «Кис Анисим на печи, как квас старый, да взыграли дрожжи, кровь старая; подожгла она его старое тело …»; «Лежала тайна в груди ее, колотила стенки дряблого закоченевшего тела …» и «Ваньчка раздели наголо, дряблое тело, пропитанное солнцем, вывело синие жилы » (V, 65, 105, 24).

В «Анне Снегиной» (1925) показано качественно иное состояние тела молодой помещицы – заглавной героини произведения: «И тело ее тугое // Немного качнулось назад» (III, 181). Такое определение тела отчасти восходит к народному представлению о телесной красоте «девки на выданье»: «Девка у вас в теле» [1104] – такой формулой оценивали девушку при сватовстве выбравшие ее сваты от жениха (с. Новая Пустынь Шиловского р-на Рязанской обл.).

В ряде произведений изображены физиологически-реалистические ощущения крестьян, то подвергшихся справедливому наказанию за воровство – «Принес он крючковатых тычинок, повернул хлюста спиною и начал, подвострив концы, в тело ему пихать…» (V, 50 – «Яр», 1916), то неожиданно для самих себя напустившихся с топорами на обидчиков-соседей – «От звона и скрежета стали // По телу катилась дрожь » (III, 159 – «Анна Снегина», 1925). Намек на болезненное, изнуренное состояние тела с одновременной просьбой помочь высвободить его содержится в обращении арестанта к собратьям в «Поэме о 36» (1924): «Вы помогите // Мне // Тело мое // Поддержать » (III, 149).

Безотносительно к размеру, родовое понятие тела прямо названо в ряде произведений: «Купая тело в ветре и пыли» (III, 12 – «Пугачев», 1921) и др. Само тело может быть большим и малым, тучным и худым. Изнуренность странствующих «богомолов» в стихотворении «Сторона ль моя, сторонка…» (1914) вызывает сочувствие Христа: «И впилась в худое тело // Спаса кроткого печаль» (I, 54). В народных говорах слова «худой», «худоба» обозначают не только стройность, но также болезненность и исхудалость, вызванную нездоровьем человека.