Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Понятие головы в семантическом аспекте равноценно человеку, личности, занимаемой должности, штатной единице. Словари русского языка фиксируют такие определения, как городской голова и т. д. У Есенина также встречается именование действующих лиц «головой» (с обязательным эпитетом, иногда с суффиксом, часто во множественном числе): «А удалые головушки // С просулёнами прощалися» (II, 200 – «Сказание о Евпатии Коловрате», 1912); «Мы живых голов двинем бурливый флот» (III, 26 – «Пугачев», 1921). В письме к П. И. Чагину от 14 декабря 1924 г. Есенин употребляет неразложимое словосочетание «отрицательно-окрашенный эпитет + голова» как высказанное в порыве возмущения обозначение единичного лица: « Дурья голова Вардин выкинул очень много стихов, но они у меня лежат в целости» (VI, 188).

Есенин сополагает голову человека со многими реалиями вещного и тварного мира, находя сходство по форме. Самая простая аналогия головы с шаром реализуется поэтом в образе яблока: «Отчего, словно яблоко тяжелое, // Виснет с шеи твоя голова ?» (III, 8 – слова сторожа в «Пугачеве», 1921). Далее плоскостная воплощенность головы-шара в круге порождает сопоставление с тележным колесом и ромашкой: «Лучше здесь всем им головы скверные // Обломать, как колеса с телег » и «Только б нашей // Не скосили, как ромашке, головы » (III, 27, 10 – «Пугачев», 1921). Есенин устанавливает для образа головы цветовую гамму: о седине в фигуральном смысле как о показателе царского статуса сказано – «Тяжко, тяжко моей голове // Опушать себя чуждым инеем »; о блондинистости – «Прыгают кошками желтыми // Казацкие головы с плеч» (III, 28, 13 – «Пугачев», 1921); «Чтоб голова его, как роза золотая » (I, 223 – «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…», 1925). Согласно крестьянскому понятию о защищенности и городскому этикету начала ХХ века, голова человека должна быть увенчана головным убором или находиться под крышей дома (хотя бы во время сна), а отсутствие этого свидетельствует о бедственном положении: «Наших пашен суровый житель // Не найдет, где прикрыть головы » (III, 16 – «Пугачев», 1921).

В письме к Г. А. Бениславской от 20 декабря 1924 г. из Батума Есенин изображает голову как подставку для возвышающегося на ней предмета. Причем это не удачно найденная метафора, а подмеченная поэтом реальная мимолетная картинка, очаровавшая воображение: «…идет на костылях хромой старик… а на голове у него петух» (VI, 192). Увиденная сценка получила художественное развитие в стихотворении «Батум» [1127] (1924), в вариантах которого образ головы варьируется («С петухом на голове », «Носит полоумный старичина // На затылке » – IV, 311) и в конечном счете утрачивается, заменяясь синонимом: «Ходит полоумный // Старичина, // Петуха на темень посадив» (IV, 213).

Такая характеристика персонажа, как «полоумный старичина», вызвана не только зримой несообразностью поведения старика – местом содержания петуха при перенесении домашней птицы. Здесь неявно прослеживается аллюзия на «Сказку о золотом петушке» (1834) А. С. Пушкина, в которой престарелый правитель царства был лишен жизни волшебным петухом, клюнувшим его в темечко, – так произошла кара за нарушение царственного обещания:

Вдруг раздался легкий звон,

И в глазах у всей столицы

Петушок спорхнул со спицы,

К колеснице полетел

И царю на темя сел,

Встрепенулся, клюнул в темя

И взвился… и в то же время

С колесницы пал Дадон —

Охнул раз, – и умер он. [1128]

Довольно часто поэту важно изобразить голову в движении, выдающем поникший вид и неуверенность человека: «Ходит Спасе, Спас-угодниче // Со опущенной головушкой » (II, 198 – «Сказание о Евпатии Коловрате», 1912). Эту есенинскую зарисовку можно сравнить с народной паремией «ходит, как в воду опущенный» или со стихами из разных сюжетов «жестоких романсов»: «На камень голову склонила» [1129] или «Главой на памятник легла» [1130] (бытует в с. Константиново). Другие есенинские фразы того же плана: «Отчего, словно яблоко тяжелое, // Виснет с шеи твоя голова ?»; «Ваши головы колосьями нежными // Раскачивал июльский дождь» (III, 8, 22 – «Пугачев», 1921). Непомерно резкое движение головы демонстрирует погибельную ситуацию: «Только б нашей // Не скосили , как ромашке, головы »; « Прыгают кошками желтыми // Казацкие головы с плеч»; «Эту голову с шеи сшибить нелегко»; «И дворянские головы сечет топор – // Как березовые купола // В лесной обители» (III, 10, 13, 29, 31 – «Пугачев», 1921). Здесь оригинально проявляется традиционная сельскохозяйственная метафорика косьбы и жатвы, пиления леса. Ее дополняет хозяйственная семантика рубки дров, хорошо просматривающаяся в характеристике другого вождя, появившегося спустя полтора столетия: «Сплеча голов он не рубил » (II, 144 – «Ленин», 1924). В то же время манифестируется семантика казни: «сечет топор», «голову… сшибить», «виснет с шеи… голова», «голов… рубил» и др.

К семантическому ряду ‘погибельное движение’ и одновременно к народному прозыванию подростка – «сорвиголова», «сорванец» – восходит есенинская характеристика важного жизненного этапа: «Эх ты, молодость, буйная молодость, // Золотая сорвиголова !» (I, 216 – «Несказанное, синее, нежное…», 1925).

В другой модальности – уже свершившейся казни (убийства), смертельного ранения – представлено иносказание расстрела, как бы перенесенного с человека на растение-двойника: «Около Самары с пробитой башкой ольха , // Капая желтым мозгом » (III, 35 – «Пугачев», 1921). В отношении человека – эпического героя-казака у Есенина – известно, что он не намерен легко сдаваться: «И в луны мешок травяной // Он башку незадаром сронит» (III, 18 – «Пугачев», 1921).

У Есенина именно в контексте мысли об обезглавливании противника возникают близкие к loci communes сочетания «головы с шеей», «головы с плечами», «череп с плеч», порожденные народным выражением «иметь голову на плечах».

Наиболее выразительным показателем всевластия смерти у Есенина в «Песни о Евпатии Коловрате» (1912, 1925) оказывается картина из частокола голов русских ратников, убитых татаро-монгольскими завоевателями: «По пыжну путю-дороженьке // Ставят вехами головушки » (II, 177). Этот зрительный ряд так же, как и аналогичный образ из «Пугачева» (см. выше), восходит к волшебно-сказочному образу насаженных на колья ограды человеческих черепов у избушки Бабы-Яги, запечатленному на иллюстрации 1899 г. И. Я. Билибина к сказке «Василиса Прекрасная».

Образ головы в отрицательной коннотации встречается у Есенина в виде устойчивого словосочетания и обязательно применительно к военному противнику, облик которого воплощается таким нелицеприятным способом, идущим из поэтики былин и духовных стихов батально-героической тематики: «Думает мужик дорогой в кузницу: // “Проучу я харю поганую ”» (IV, 73 – «Богатырский посвист», 1914); «Чтоб мы этим поганым харям // Не смогли отомстить до сих пор?» (III, 22 – «Пугачев», 1921). Эпитет «поганый» восходит к лат. pāgānus – ‘сельский, языческий’ и затем стал относиться к иноверцам.

Боковые части головы – виски – наиболее уязвимы и потому также служат «мишенью» или, в ослабленной мере, демонстрируют результаты побоев, что показано Есениным уже применительно к ХХ веку: «Кто в висок прострелен» (II, 120 – «Баллада о двадцати шести», 1924); «На виске у Тани рана от лихого кистеня» (I, 21 – «Хороша была Танюша, краше не было в селе…», 1911). Есенин использует литературное значение слова «виски», а не диалектное, означающее «волосы на голове». Кроме того, процесс напряженного мышления отражается болью в висках: «Думы мои, думы! Боль в висках и темени» (I, 217 – «Песня», 1925).

Центральная передняя часть головы обозначается рядом синонимов – лоб, чело ; однако последний термин, восходящий к древнерусскому языку и приобретший в процессе бытования признаки «высокого штиля», в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» (1911) содержит ассоциации со зримым обликом Христа в терновом венце: «Алым венчиком кровинки запеклися на челе …» (I, 21).

Народное выражение «на трезвую голову» переоформлено у Есенина в «Весне» (1924): «Я с отрезвевшей головой // Товарищ бодрым и веселым» (II, 153). Другое народное выражение «закружилась голова» запечатлено в вариативном виде в «Моем пути» (1925): «От сонма чувств // Вскружилась голова » (II, 160–161), причем здесь явно ощущается влияние строк из басни «Ворона и лисица» И. А. Крылова: «От эдаких похвал // Вскружилась голова, // В зобу дыханье сперло».

Образ головы является мерилом завершенности любого деяния, работы, дела и выступает критерием полноразмерности объекта (субъекта). Поэтому в «Письме от матери» (1924) полная вовлеченность сына в неправедную среду существования измеряется народной мерой «с головы до ног»: «Ты с головой // Ушел в кабацкий омут» (II, 127). Помутненное сознание изображено соположением головы с омутом в разных вариантах: « В голове болотный бродит омут » (I, 234 – «Видно, так заведено навеки…», 1925).