Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Глаза

Голова является важнейшей частью тела, включает в себя множество более мелких органов. Наиболее важными являются глаза. Два «страдания», записанные Есениным в Константинове, открываются типовым зачином «твои глаза», констатирующим само наличие этого связующего человека со Вселенной органа. В этих частушечных текстах подчеркивается равноправие двух людей по принципу одинакового обладания их глазами – похожими или чуть различающимися:

Твои глаза.

Мои тоже.

Что не женишься,

Сережа;

Твои глаза

Больше моих.

Я – невеста,

Ты – мой жених

(VII (1), 332 – 1918).

Идея зрительной ориентации в пространстве представлена в «Ответе» (1924) уже при помощи синонима «очи», поданного в его более емкой абстрактно-обобщенной форме единственного числа: «Такой простор, // Что не окинешь оком » (II, 131). Фольклорный прием ступенчатого сужения образа, сопрягающий глаз с головою как ее часть, заложен в приговорке на свадебном пиру в с. Мелехово Сасовского у. (б. Касимовского у.) Рязанской губ. В 1927 г.: «Выпивая, приговаривают, например: “Иду я по дороге, лежит голова коровья, а в голове глаз , а вам поцеловаться двенадцать раз”. Молодые должны исполнять». [1134]

Необычное местонахождение на человеческом теле глаза, причем избыточного по сравнению с привычной парой глаз, свидетельствует о необыкновенном, неординарном, чрезвычайном событии – тревожном и даже ужасном происшествии: в «Кобыльих кораблях» (1919) звучит призыв – «Посмотрите: у женщин третий // Вылупляется глаз из пупа. // Вот он! Вылез, глядит луной…» (II, 78).

Имеется как минимум два источника образа «третьего глаза», которые могли заинтересовать Есенина и посодействовать поэту в осмыслении этого философского понятия. Во-первых, «третий глаз» имеется в эзотерике: он прописан там как в претендующей на научность эзотерической литературе, так и в рекламах оккультных услуг. Приведем яркий пример возродившейся на рубеже III тысячелетия рекламы оккультной практики: «После встречи с Марией у многих появится ясновидение и яснослышание, откроется третий глаз ». [1135] Аналогичными описаниями была наводнена периодическая печать при Есенине (это легко проверить по периодике начала ХХ века), и поэт не мог не обратить на это внимания.

Во-вторых, к созданию странного образа «третьего глаза» Есенина могло подтолкнуть зрелище, подобное изображению маслом на холсте хоругви XIX века «Архангел Михаил – грозных сил воевода» (собрание музея при Храме Христа Спасителя в Москве, экспозиция 2002 г.). Там изображен архангел с третьим глазом на пупе, поражающий дьявола со вторым лицом внизу живота. Следовательно, изображение избыточной части тела – третьего глаза в том числе – не сугубо есенинское поэтическое изобретение: поэт «подсмотрел» такое необычное анатомическое построение в христианской иконографии. Однако именно оно привлекло внимание современников поэта. Так, в теоретической книге «2х2=5» В. Г. Шершеневич рассуждал (с ошибкой в цитате – лексема «женщины» должна быть во множественном числе): «Когда С. Есенин написал: “Посмотрите, у женщины третий // Вылупляется глаз из пупа!” – все увидели у своих женщин этот третий глаз, и теперь женщина с двумя глазами урод, как прежде была уродом одноглазая». [1136]

А. Воронский в фельетоне «Журавли над Гнилопятами» (о творчестве А. Н. Толстого) писал в 1927 г., переиначивая есенинскую теорию «двойного зрения» и без отсылки к ней, выделяя свою ироническую мысль разрядкой: «Двойное зрение у Толстого есть. Он хорошо видит голую мечтательность и понимает толк в жизненной чепухе». [1137] Идея «двойного зрения» высказана Есениным в письме к Иванову-Разумнику от мая 1921 г.: «Ведь если мы пишем на русском языке, то мы должны знать, что до наших образов двойного зрения : “Головы моей желтый куст”, “Солнце мерзнет, как лужа” – были образы двойного чувствования. “Мария зажги снега” и “заиграй овражки”, “Авдотья подмочи порог” – то образы календарного стиля, которые создал наш Великоросс из той двойной жизни, когда он переживал свои дни двояко, церковно и бытом» (VI, 125).

Представление о любом органе или части человеческого тела как о свидетельствующем об особенных свойствах характера его владельца присуще не только крестьянам. Н. Д. Вольпин в своих воспоминаниях «Свидание с другом» сопоставляла физиогномическую ориентировку Есенина и своего родного брата: «Он испуганно глядит на меня, на ходу весь ко мне повернувшись, голубизна глаз сгустилась в синеву. Верно, подумал: “Смеется, что ли, девчонка!” Но, проверив мой ответный взгляд, сразу успокоился. (Недаром старший брат мой внушал мне еще двухлетней, чтобы я никогда не врала: он через ноздри все прочтет, что у меня, курносой, в мозгу написано!)». [1138]

Согласно народному мировоззрению, отдельные части тела (очевидно, наиболее важные) – глаза и руки – могут иметь свойство приманивать или отталкивать удачу и являются равнозначными в этой возможности; через их посредство провидение посылает успех или несчастье. Так, в Касимовском у. бытовало «суеверное мнение относительно тяжелого или нехорошего глаза, тяжелой руки , тяжелых дней и тяжелого года. Будто такие есть люди, у которых нельзя скотину покупать, а если купишь, то в руку не пойдет » [1139] (курсив наш. – Е. С .). Это поверье было распространено не только в крестьянской среде: сравните в «Горе от ума» 1824 г. А. С. Грибоедова – «Ах, батюшка, сон в руку» [1140] (в устах Софьи; действие I, явление 8). У Есенина в «Пугачеве» о дожде говорится: «Нам он на руку , чтоб он хлестал всю ночь» (III, 20).

В народном мировосприятии обращает на себя внимание соотнесенность календарного времени («тяжелых дней и тяжелого года») с недобрыми глазами, взглядом; наблюдается зависимость ущерба от зрительной деятельности обладателя могущественного и злого взгляда. В Касимовском у. существовало поверье: «Будто високосный год – год тяжелый . Кассиан, св. мученик, на что взглянет, то будет сохнуть . Взглянет на людей, мор будет; взглянет на скот, падеж скота будет; взглянет на хлеб, урожая не будет; взглянет на лес, лес завянет» [1141] (выделено нами. – Е. С .).

Еще более распространено на Рязанщине, да и повсеместно поверье о сглазе. Крестьяне верили, что в Великий четверг обожженная в печи соль полезна от сглаза [1142] (с. Ибердус Касимовского у.). Цвет радужной оболочки ставился в прямую связь с умением сглазить: полагали, что «черный глаз опасный» и «недобрый глаз поглядел на нас» [1143] (с. Гулынки Пронского у.). Сравните строки необрядовой песни литературного происхождения – «Не влюбляйся в черный глаз: // Черный глаз опасный, // А влюбляйся в голубой, // Голубой прекрасный»).

Есенин записал бытовавшую в с. Константиново частушку, в которой воспеты идеальные «голубые глазки»:

Не трожь меня, Ванька,

Я попова нянька.

В коротенькой баске,

Голубые глазки

(VII (1), 335 – 1918).

Однако более характерны и оказываются наиболее частотными для с. Константиново частушки с отрицательной оценкой цвета глаз – как голубых, так и карих:

Голубые глаза злые,

Карие – лукавые,

Кто мово Колю полюбит,

Морду окарябаю.

Голубые глаза злые,

Карие – лукавые,

Но ты, залетка, не робей,

Уважу матери твоей.

А. В. Кулагина утверждает, что «содержание частушек с синекдохой “о глазах” чрезвычайно многообразно и охватывает все перипетии любви» и что «“глаза” в синекдохе редко употребляются без эпитета». [1144]

Особенная опасность подвергнуться сглазу грозила новобрачным. Воздействию «глаза» приписывали материальность; полагали, что наведенную «глазом» болезнь можно смыть, уничтожить с помощью другого органа тела: так, в с. Ибердус Касимовского у. «когда кто похвалит младенца, то мать или старшая кто-нибудь из женщин в доме, облизывает ему лицо три раза, плюет на землю, чтобы не появилась болезнь с глазу » [1145] (курсив наш. – Е. С .). В повести Есенина «Яр» (1916) незаконнорожденный сын Анны, несмотря на принятые меры, умер от «сглаза»: «Не спал мальчик, по ночам все плакал и таял, как свечка. <…> “ С глазу, с глазу дурного , касатка, мучается младенчик. Люди злые осудили”» (V, 127, 131).

Вероятно, под влиянием идеи сглаза и под впечатлением от умозрительного вида тройки волшебных собак с глазами-плошками, охраняющими клады в пещере в сказке «Огниво» Г.-Х. Андерсена (имевшей к тому же устное хождение в русском народе), Есенин в «Инонии» создал «тварный» облик зари, представленной тощим кобелем, который «как ведра в провал овражный, // Будет злые спускать глаза » (II, 223). В «Огниве» в переводе А. Ганзен говорится: «Войди в первую комнату; посреди комнаты увидишь большой сундук, а на нем собаку: глаза у нее, словно чайные чашки!» и «Там сидела собака с глазами, как чайные чашки, и таращилась на солдата» [1146] (у второй собаки глаза как мельничные колеса, у третьей – каждый глаз с круглую башню). Образ получил дальнейшее развитие: «Отчего глаза твои, // Как два цепных кобеля, // Беспокойно ворочаются в соленой влаге?» (III, 30 – «Пугачев», 1921). Есенин отталкивается от народного поверья о сглазе и опасности звероподобного взгляда: «У многих глаза – что клыки. // С соседней деревни Криуши // Косились на нас мужики» (III, 159 – «Анна Снегина», 1925).