Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

своего освобождения был доставлен в Ставку фюрера, Гитлер совершенно неожиданно для меня заявил ему: он хочет договориться с Россией. На мою высказанную затем просьбу дать мне соответствующее указание я, однако, снова никакого ответа не получил. А на следующий день Гитлер опять запретил мне установление любого контакта с Россией. Он явно заметил, насколько сильно я удручен этим, […] и сказал: „Знаете ли, Риббентроп, если я сегодня и договорюсь с Россией, то завтра снова схвачусь с ней, иначе я не могу!“ Я в полной растерянности ответил: „Так никакой внешней политики вести нельзя, ведь тогда всякое доверие к нам будет потеряно“»{27}.

Четвертого сентября Клейст узнал от Клауса, что дипломат «Александров», так и не дождавшись сигнала от немцев, уехал несолоно хлебавши. Со ссылкой на посольство, связной сообщил, что СССР заинтересован в восстановлении границ 1914 года, в свободе рук на юге, в том числе в Черноморских проливах, и в экономическом сотрудничестве с Германией, уничтожении которой Москва не желает, дабы не нарушать баланс сил. Русские приветствовали бы символический знак готовности к диалогу, например, отставку Риббентропа или Розенберга, и для этой цели уже отозвали своих одиозных послов Литвинова и Майского из Вашингтона и Лондона.

При следующей встрече Клейст узнал сенсационную новость: между 12 и 16 сентября в Стокгольме ждут Деканозова — заместителя Молотова и бывшего посла в Берлине. 10 сентября он послал Риббентропу детальный отчет, не обойдя и деликатный вопрос о требовании его отставки (это обидело рейхсминистра, не перестававшего гордиться «своими» пактами с Советским Союзом). Риббентроп снова вызвал Клейста. Он уже не сомневался в Клаусе, но задался вопросом: насколько значимой фигурой является Деканозов и не ловушка ли все это? Во время беседы Риббентропу подали листок с сообщением московского радио о том, что Деканозов будет назначен послом в Болгарии. «Что вы скажете?» — спросил он. «По-моему, — ответил Клейст, — это знак из Кремля, что Деканозов участвует в этом деле и отправится на нейтральную территорию для переговоров. Я бы ответил сообщением, что Шуленбург назначен послом в Софии». Риббентроп отрицательно покачал головой: «Фюрер никогда не пошлет его в Софию». «Так и Деканозов туда не поедет, — подхватил Клейст. — Оба сообщения станут знаками, понятными лишь посвященным и никому более».

Разрываемый самыми противоречивыми чувствами, Риббентроп отправился на самолете в «Вольфсшанце» и поздно вечером вернулся с распоряжением фюрера: никому в Стокгольм не ехать, а ждать, что предпримут русские. На следующий день он объявил, что «искреннее согласие между Германией и Советским Союзом едва ли возможно, и даже временного перемирия трудно достичь». Сталин одерживает победу за победой и от него трудно ждать стремления к миру, хотя он может пугать своих союзников «новым Рапалло». С другой стороны, любой отход на старую границу будет означать, что столько германской крови пролито зря. 14 сентября рейхсминистр известил Клейста об отказе от предложений Клауса, но поздно вечером 22 сентября велел ему срочно лететь в Стокгольм, предписав действовать с крайней осторожностью и не ставить в известность германское посольство.

Разговор с Клаусом, состоявшийся 28 сентября, принес плохие новости: советское посольство справлялось, нет ли новостей из Берлина, а узнав об отказе, заявило, что немцы упустили последний шанс, и сообщило о германских зондажах американцам. В качестве утешительного приза Клейст получил информацию о готовившейся в Москве встрече министров иностранных дел СССР, США и Англии. Риббентроп, пребывавший в дурном настроении, поднял его на смех, объяснив, какие разногласия существуют между Советским Союзом и капиталистическими странами и почему в данный момент такая встреча невозможна. 18 октября конференция открылась и продолжалась двенадцать дней («опустим завесу жалости над этой сценой»), а Клаус сообщил, что теперь контакты с Москвой будут вестись в Швейцарии… через Астахова. Гитлер не знал, что бывший поверенный в делах СССР в Германии Георгий Астахов умер в лагере в начале 1942 года, но проницательно отказался иметь дело с его призраком. Впрочем, Анфузо полагал, что истинной целью всех зондажей был не «поиск реальных возможностей», но лишь попытка внести раскол в антигитлеровскую коалицию с помощью взаимных подозрений{28}.

Тем временем «эффект Бадольо» стал проявляться то здесь, то там. Под влиянием поражений и потерь, особенно на Восточном фронте, лагерь «оси» покинули даже такие проверенные союзники, как Хорти. Венгры уже с осени 1941 года начали зондировать почву для переговоров с Англией. С лета 1942 года контакты, которые велись втайне от немцев через Турцию и Ватикан, приняли официальный характер. 18 марта 1944 года Гитлер и Риббентроп вызвали Хорти в Зальцбург, где ультимативно потребовали сменить правительство и разрешить ввод частей вермахта на венгерскую территорию. В противном случае предполагалось арестовать регента и оккупировать страну, не сохраняя даже видимость ее независимости. Хорти согласился на оба условия, но антигерманские перевороты в Румынии (23–24 августа) и Болгарии (8–9 сентября), их выход из войны и переход на сторону «союзников» показывали, что дни его режима сочтены. В сентябре новый кабинет, сформированный из ближайших сторонников регента, начал договариваться об условиях капитуляции. 15 октября Хорти выступил по радио с просьбой о перемирии и обвинил Германию во вмешательстве во внутренние дела Венгрии. Однако в Будапеште немцы сумели сделать то, что им не удалось ни в Риме, ни в Бухаресте, ни в Софии, — сразу после выступления регент и его министры были арестованы и вывезены в Германию, а власть передана лидеру пронацистской партии «Скрещенные стрелы» Ференцу Салаши. Война продолжалась и после того, как в декабре советские войска вступили на территорию Венгрии и там было создано временное правительство{29}.

Турция, которую Папен все эти годы умело удерживал от вступления в войну против «оси», была вынуждена поддаться нажиму англичан и в мае 1944 года прекратила поставлять в Германию стратегическое сырье, а 2 августа разорвала с ней дипломатические отношения. Риббентроп осыпа́л Папена упреками, считая его болтуном, пораженцем и даже изменником, но это явная несправедливость{30}. Петен в середине ноября 1943 года попытался созвать прежний состав Национального собрания для принятия новой конституции, но немцам удалось сорвать это в последнюю минуту. 29 ноября Риббентроп писал ему: «Упорная борьба против нашей работы по восстановлению Франции и Ваше, г-н маршал, постоянное сопротивление делают невозможным назначение на наиболее важные посты в правительстве и администрации людей, лояльность которых позволила бы проводить политику внутреннего сплочения Франции. […] По этим причинам Вы, г-н маршал, не должны удивляться, что Имперское правительство наблюдает за Вашей деятельностью в качестве главы государства с возрастающей сдержанностью. Одно ясно: верховное руководство Французского государства идет по пути, который Имперское правительство не одобряет и не может принять в будущем». Маршал уступил, и в январе 1944 года в правительстве появились сторонники нацистов вроде Марселя Дэа{31}. В июле 1944 года созвать Национальное собрание как мостик между режимом Виши