Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

Не имея друзей среди нацистских бонз, рейхсминистр тяжело переживал измену Лютера, которому доверял, тем более что скандал нанес дополнительный урон престижу его ведомства. Результатом стали новые кадровые перестановки. Вайцзеккер отправился послом в Ватикан вместо пожилого Карла Бергена, занимавшего этот пост с 1919 года. Новым статс-секретарем стал Штеенграхт — доверенное лицо министра, не имевший ни дипломатического опыта, ни политического веса. Он успешно справлялся с рутинной работой, но не имел права замещать шефа в процессе принятия решений. Собственные идеи у Штеенграхта, впрочем, были: в июле 1944 года он подал министру записку о будущей роли МИДа, предложив создать оперативное управление с целью «координировать людей, идеи и действия, чтобы использовать все возможности для победы в войне путем умелой внешней политики», но проект не был осуществлен{6}. Вёрман отправился послом в Нанкин при прояпонском режиме Ван Цзинвэя, где сменил Штамера. Штамер был переведен в Токио на место Отта, скомпрометированного дружбой с арестованным в октябре 1941 года «агентом Коминтерна» Зорге, но отделавшегося отставкой{7}.

Новый, 1942 год начался для Риббентропа 2 января с визита Осима в Штейнорт. Днем позже посла принял фюрер. Первый день года у японцев принято проводить дома, во второй — наносить праздничные визиты, однако разговор не ограничился поздравлениями. Осима сообщил, что он как старший японский дипломат в Европе уполномочен руководить «всеми процессами, касающимися принципов сотрудничества при ведении общей войны» и начать переговоры по экономическим вопросам. Затем он повторил это Гитлеру, но на Вильгельмштрассе к заявлениям отнеслись осторожно, зная, что Осима не во всем согласен со своим правительством, склонен к самочинным действиям и находится в сложных отношениях с министром иностранных дел Того. Риббентроп с начала войны на Востоке регулярно снабжал посла секретными сведениями и даже приставил к нему специального связного, поэтому Осима предупредил Токио о недопустимости утечки любой информации — так и не узнав, что все его сообщения читались американцами.

Экономические переговоры не задались из-за позиции Японии, придававшей «освоению» территориальных приобретений в Азии куда большее значение, чем снабжению союзников. 23 марта и 9 мая Риббентроп убеждал Осима в необходимости оформить сотрудничество европейско-африканской сферы и «сферы сопроцветания Великой Восточной Азии» экономическим аналогом Тройственного пакта. Соглашение было подписано в январе 1943 года, но на практике почти ничего не дало из-за невозможности транзита по советской территории. Риббентроп агитировал Осима за войну против СССР, но безрезультатно — в Токио открывать новый фронт не собирались, хотя после войны советская сторона всеми силами пыталась доказать обратное{8}. Узнав о занятии Сингапура японцами, рейхсминистр подготовил восторженное коммюнике и вручил его Гитлеру. Тот прочитал, покачал головой и разорвал бумагу, наставительно заметив: «Мы должны мыслить в масштабе столетий. Как знать, может быть, в будущем „желтая опасность“ окажется для нас самой грозной»{9}.

«Зальцбургский сезон» переговоров 1942 года открылся 29 апреля. У Чиано сложилось впечатление, что фюрер выглядел усталым (сказалась жизнь в бункере «Вольфсшанце»), но решительным — непрерывно говорил двое суток. Во время нескончаемых монологов даже Муссолини не мог вставить ни слова и поглядывал на часы; его зять «думал о своем» (о чем именно, он не уточнил); Кейтель и Йодль клевали носами, и только начальник итальянского Генерального штаба генерал Уго Кавальеро кивал в ответ на каждую фразу. Сдержанные и оптимистичные официальные записи не могли скрыть главного: несмотря на тяжелейшие поражения Красной армии лета — осени 1941 года, блицкриг не удался — Сталин не запросил мира[88], режим не рухнул, армия не капитулировала. Европейские союзники выступили дружно, но слабо{10}.

В следующий раз лидеры «оси» собрались 18 декабря в «Вольфсшанце». Муссолини не поехал из-за болезни. Чиано был не в духе и по дороге поносил всех, особенно Гитлера, Риббентропа и Кавальеро, последними словами. Экспозе Гитлера, несмотря на браваду, выглядело неутешительным: высадка американцев во французских владениях в Северной Африке сделала положение в Тунисе и Ливии катастрофическим, другая катастрофа грозила Сталинградской группировке вермахта. Чиано по указанию дуче заговорил о мире с СССР, но Гитлер отверг такую возможность. Риббентроп помалкивал, ибо нарвался на гнев фюрера, попросив разрешения начать мирные зондажи.

«Форма, в какой все это было сказано, не позволила мне в тот момент повторить свое предложение. […] В тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил — в присущей ему манере — о Сталине с большим восхищением. Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941–1942 годах, вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин — это именно тот крупный противник, которого он имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если тот когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему все свое уважение и предоставит самый прекрасный замок во всей Германии. Но на свободу, добавил Гитлер, он такого противника уже никогда не выпустит. […] Пользуясь этим случаем, а также в более поздней памятной записке я снова предложил провести мирный зондаж в отношении Москвы. Участь этой памятной записки[89], которую я передал через посла Хевеля, оказалась бесславной. Хевель сказал мне: фюрер и слышать не желает об этом и отбросил ее прочь. В дальнейшем я еще несколько раз заговаривал об этом с самим Гитлером. Он отвечал мне: сначала он должен снова добиться решающего военного успеха, а уж тогда посмотрим, что нам делать дальше. Его точка зрения и тогда, и позже была такова: наш зондаж в поисках мира является признаком слабости. […] Гитлер велел мне передать: „В борьбе против большевизма никакому компромиссу места нет. Торгашескую политику Риббентропа я одобрить не могу. Исход этой войны дипломатическими средствами решен быть не может!“»{11}.

В начале декабря Риббентроп встретился с Осима. «Вы всегда говорили, что не намерены заключать мир с Россией, но появилась средиземноморская проблема. Не думаете ли вы, — поинтересовался посол, — заключить мир с Кремлем и сосредоточить все силы против Европы и Америки?» «У меня нет ни малейшего желания самому искать мира, — ответил рейхсминистр, — но если Сталин попросит у нас мира… это другое дело. Впрочем, я не верю, что сейчас он думает об этом». «Хорошо, — продолжал Осима, — но если вопрос о мире возникнет, согласны ли вы сейчас на те условия, что выдвигали раньше: получение Германией Украины и Кавказа, разрыв отношений с остальным миром и разоружение?» Риббентроп подтвердил это{12}. Но не сказал старому