Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Света – на спиннинг и дорожку, а они зубами и ртом. Великолепие синих просторов и утесистых берегов придавали путешествию дух чудом воплотившихся в жизни сказок. Этому способствовал и еще один эпизод. Однажды, собирая голубику на вершине скалы в устье Летней губы, они познакомились с капитаном архангельской яхты «Ася», которая стояла на якоре у входа в губу. Капитан Валерий Николаевич был удивлен, как это бабушка с дедушкой помимо двух колли взяли с собой в байдарку и одиннадцатилетнюю внучку, – уж он-то хорошо знал, каким бывает Белое море. Но Светлана его очаровала, и он пригласил их на борт своего корабля. Корпус яхты из шпона красного дерева изнутри казался прозрачным – так явственно была видна слегка волнующаяся граница между водой и воздухом у форштевня и по бортам. Внутри все было устроено разумно и удобно – и каюткомпания, и койки для членов экипажа, и штурманский столик, и камбуз с газовой плитой. Это был дом, в котором можно было и путешествовать и жить, и им всем, но особенно Свете захотелось иметь такой. Но это было несбыточно. Максимум того, на что они могли рассчитывать – так это на разборный, с надувными поплавками катамаран. Его еще можно было кое-как перевозить из Москвы на поезде к разным акваториям, хотя каких усилий это могло потребовать от Михаила, который и с парусной байдаркой, правда, самодельной и очень большой, да с месячными запасами продуктов и с прочим нужным снаряжением уже изнемогал на подъездах и при отъездах. Катамаран мог прибавить к такому грузу еще килограммов двадцать, а то и больше, а у главного «тягла» отнюдь не прибывало сил.

На следующий год Свете исполнилось двенадцать, а их путь пролег к северу от Чупинской губы – из Пояконды в море на острова. В один из дней, когда чередовались тучи с дождем и солнце, они убедились, что влажный воздух над морем способен светиться и сверкать как драгоценная ткань, набрасываемая из Небесных сфер на воду и землю, как волшебная вуаль, придающая пейзажу почти инопланетный вид. Случалось, собаки гоняли по литорали крупных куликов-сорок, и Света тоже носилась с ними босиком по водорослям, поднимая брызги из луж. Пахло йодистыми испарениями, свежестью гигантских открытых водных просторов, вольностью ветра, свободой всех здешних существ. Девочка живо интересовалась всем на свете и зримо повзрослела душой после Беломорских походов. Правда, затем Света в походы больше не ходила, хотя Михаил и Марина звали ее с собой. Во-первых, ей уже больше требовалась компания сверстников; во вторых, Люда, ее мать, скрытно противодействовала походным устремлениям дочери и влиянию на нее со стороны деда. Поэтому Люда всячески превозносила другие возможности хорошо провести лето. И, в-третьих, сама Света заявляла, что вот если бы они снова отправились на Белое море, она бы пошла, а раз не на Белое море, то это не так интересно. Однако в это время уже в полную силу разразилась постсоветская депрессия, и цены на транспорт взлетели до фантастических высот, и вояжи на Белое море сделались нереальны, а дед вслед за бабушкой стал пенсионером. В походы они отправлялись из деревни, в которой купили избу, по Мологе и Рыбинскому водохранилищу. Свету туда так и не потянуло. И Михаил, и Марина жалели об этом, но силой тянуть внучку с собой считали бесполезным, скорей даже вредным, но втайне надеялись, что когда-нибудь она сама «войдет в ум».

Сам Михаил увлекся туризмом после первого курса института в восемнадцать лет. На август мама купила ему тогда путевку в турбазу «Яркое» недалеко от Приозерска на Карельском перешейке. Вместе с ним собирался поехать туда и его одноклассник Гриша, с которым они и после школы продолжали активно общаться. Однако Гриша достаточно неожиданно для себя получил приглашение на тот же август в университетский спортлагерь Красновидово. Он был хороший лыжник и легкоатлет, и перспектива попасть в спортивную элиту университета показалась ему более привлекательной, чем пребывание на обычной турбазе. Ехать на Карельский перешеек без Гриши Михаилу совсем не хотелось. Мама тогда с трудом убедила его, что там все равно будет интересно, и он быстро сойдется с новыми знакомыми. В конце концов, не особенно веря всему обещанному, он согласился. Однако действительность превзошла все ожидания не только его, но и мамы. Сама она говорила, что обязательно занималась бы туризмом, если б в ее молодое время это было возможно. Кстати, после первого же похода Михаил остро жалел, что и сам не мог заняться этим раньше, и мама, пожалуй, была уже не рада, приобщив его к походному образу жизни, ибо после похода по Карельскому перешейку он уже не представлял себе иного отдыха, чем активные путешествия по воде, по горам, на лыжах или пешком. Это было трудное, но упоительное занятие, вознаграждавшее тем, что ты увидел и чего сумел достичь, а изнурительная плата, которую приходилось отдавать за это, почему-то очень скоро забывалась. Обретения же оставались внутри навсегда. Кроме того, Провидению было угодно в первом походе познакомить его с Ингой Андриевской – уравновешенной, красивой и обаятельной сероглазой студенткой строительного института, золотистой блондинкой на курс старше его. С тех пор Михаил уже не представлял, что может полюбить девушку, равнодушную к путешествиям. А до Инги он любил троих, начиная с Ирочки Голубевой, которая внушила к себе это чувство, нисколько ради этого не трудясь. Правда, Миша в общем-то нравился ей, но уроки для нее были важнее, и если они еще не были сделаны, встречи с Ирочкой исключались. Михаил же был готов ради них прогулять что угодно. Близкое знакомство с Ирочкой после затянувшегося начального периода, когда он стеснялся проявить свое чувство и любил на расстоянии, лишило ее прежнего очарования, и его уже в большей степени воодушевила Ирочкина одноклассница и тоже Ира. У нее были большие выразительные лучистые глаза, заглянув в которые можно было найти все возвышенное, что только хотелось отыскать. Но она его тоже не полюбила – ей стал самозабвенно дорог Марат, студент – первокурсник горного института (сама Ира, как и Михаил только- только закончила школу). Михаил не слишком расстроился, сделав неприятное для себя открытие. Он уже понимал, что любовь появляется сама по себе или не появляется совсем. Третья девушка, Инна, еще училась в десятом классе, когда Михаил сам уже стал студентом. Она очаровала не только глазами, но и красивым лицом, и Михаил всей душой рвался заключить ее в объятия и целовать, целовать, целовать, но когда он после нескольких отложенных из-за робости попыток все же перешагнул разделявшую их опасную черту и дважды попытался поцеловать Инночку на прощание, она говорила: «Не надо», – и выскальзывала из его рук, хотя она-то как раз его и любила. С тем они и расстались на время летних каникул. А каникулы привели Михаила к знакомству с Ингой на турбазе и в походе. Вот о ней-то он мог твердо сказать, что такую девушку можно и стоит полюбить навсегда.

Первые встречи с ней в Москве после возвращения из похода быстро сменились долгими разлуками. Дома у Инги не было телефона, а сама она звонила крайне редко – настолько редко, что, будь Михаил поопытней, он бы однозначно понял, что ему нечего ждать встречной любви. А так, даже понимая, что надежд крайне мало, он все же страшился упустить почти невероятный шанс. В одинокой любви он сгорал почти целый семестр, когда не выдержал и поехал к ней в институт. Других способов увидеться с Ингой у него не было. Караулить же появление любимой возле ее дома после Ирочки Голубевой он себе раз навсегда запретил. В институте он застал Ингу прямо с первой попытки. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что она ему не обрадовалась. Несколько вялых дежурных приветственных слов только подтвердили первые впечатления. Но не это больше всего поразило его, потому что молчание девушки уже давно приготовило его к осознанию своего фиаско. Всматриваясь в Ингино лицо, в столь памятные ее черты и в общем-то вполне узнавая их, он понял – и почти не ужаснулся, скорее поразился тому, что вот уж скоро полгода любит совсем другого человека, другую женщину, нежели та, которая сейчас стояла рядом и думала лишь о том, как бы прервать поскорей ненужную ей встречу и беседу. Инга в мечте была совершенно другой – любящей, воодушевленной и оттого еще более прекрасной. С равнодушной к нему реальной Ингой она не имела почти ничего общего. Михаил не стал затягивать их последний в жизни разговор и распрощался, спокойно сказав: «До свидания», хотя точно знал, что ни на какое другое свидание с ней больше уже не пойдет, даже если каким-то чудом мог бы на него рассчитывать. Короче, любая Инга, кроме той, которая