Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

— Ладно, ладно, не будьте так строги с Хадсоном, — снова вмешивается мой брат, и я клянусь, его голос тут же возглавляет мой список самых раздражающих звуков. — Он хороший охотник. — Он снова хлопает меня по спине. — И он чётко выбрал свою цель… Просто перепутал способ, как её пронзить.

Я фыркаю. Нет, он явно не остановится.

— Ты мог бы… мог бы надеть серебряный колпачок на свой… ну, на свой… — Он едва сдерживается от смеха, чтобы договорить. — Новый патент Альянса: прямое проникновение в логово врага.

— Я видел её при дневном свете, ясно?! — я взрываюсь.

— Да, и твой отец тоже её видел. И сразу понял, кто она, — вмешивается мама, снова поворачиваясь ко мне, её взгляд острый, как нож для разрезания вампиров.

Я перевожу взгляд на отца, сосредоточенного на дороге. Он человек немногословный.

— Это об этом вы шептались, когда мы вернулись из её офиса?

— И благодаря этому ты всё ещё жив, — отвечает мама на мой обвинительный тон. — Она могла бы высосать тебя до последней капли, если бы мы не вмешались.

— Постой. Вы следили за мной?

Никто не отвечает, и я стираю ладонью усталость с лица.

— Прекрасно. — Я поворачиваюсь к брату. — Это ты им сказал, что я вышел, и они все за мной увязались? — Тишина. — Вы всё это спланировали ещё на кладбище?

— Мы не знали, с чем имеем дело, но чувствовали её силу. Это было очевидно, — пожимает плечами мама. — Легче всего было отвлечь её.

— Ну конечно, отлично. — Мы уже приехали, и я выскакиваю из машины, едва она останавливается. — Использовать тупого, одноклеточного Хадсона как приманку. — Я оборачиваюсь, чтобы встретиться с отцом взглядом. — Как тогда, с гипорагной, да?

Стукнув дверью, я с яростью направляюсь к дому. Мне больше нечего им сказать, кроме того, что они сволочи, а это я всё же предпочитаю оставить при себе из-за остатка уважения.

Ах да, и что я ненавижу своё второе имя.

— Эй, Хад.

Доме заглядывает в дверь моей комнаты. Я лежу на кровати, а голова Постре покоится у меня на груди, пока я лениво глажу её по спине, всё ещё пребывая в мрачном настроении. Посылаю ему хмурый взгляд, но он, кажется, оставил за дверью свои привычные подколки.

— Если это что-то меняет, я им сказал, что идея плохая.

Он трет переносицу, уставший, вздыхает и, опустив глаза, снова смотрит на меня.

— Иногда я тоже хотел бы, чтобы папа и мама были больше родителями, чем охотниками.

В его голосе звучит такая тоска, что я невольно задумываюсь: а может ли он, в свои тридцать два года, всё ещё живя с ними, чувствовать себя сиротой? Достаточно просто взглянуть на него, чтобы понять — да, может.

Я киваю. Я понимаю, о чём он, хотя меня это не трогало так, как его. Я солдат, воспитанный солдатами. А вот Доме… он всегда был чем-то большим.

Что касается того, что мы до сих пор живём с родителями в нашем возрасте, то для нас, охотников, это нормально: большие семьи, которые стремятся держаться вместе, а не разбредаться. Сплочённая стая лучше выживает. Особняк Веласкесов — это нечто невероятное: полный кузенов, дядей, тёть и дедушек, все они живут вперемешку, как муравейник. Если честно, я не до конца понимаю, почему мы держимся так обособленно. Охотники редко живут такими маленькими семьями. Наверное, не только Доме чего-то не хватает.

— Ты хороший охотник, Хад, — вырывает меня из мыслей голос брата. — Мы все иногда лажаем.

— Спасибо, — отвечаю. Мы редко говорим друг другу что-то подобное, так что такие слова много значат. Уголки моих губ начинают подниматься в слабой улыбке. — Ты думаешь, я хороший охотник, даже несмотря на то, что «одна извилина»?

Он смеётся.

— Думающий одной извилиной, которая болтается между ног, — уточняет он. — Конечно, подумай сам: для интеллектуального недоразвитого ты справляешься весьма неплохо. Ты настоящий пример того, как можно преодолеть все преграды и вдохновить следующие поколения.

— Охотников?

— Нет, интеллектуально недоразвитых.

— Ну, большинство тварей, с которыми мы сражаемся, тоже не особо умны.

— Вот видишь? Поэтому вы и находите общий язык.

Мы обмениваемся последними насмешливыми улыбками, прощаясь.

— Слушай, Доме, — останавливаю его, когда он собирается уйти.

— Что, братишка?

— Ты тоже терпеть не можешь своё второе имя?

Он трет лицо рукой и тяжело вздыхает.

— Я терпеть не могу оба из них.

И тут с ним не поспоришь.

Глава 14. Кошмар, который забываешь

Дом наполняется тишиной, и я пытаюсь уснуть. Но она всё ещё здесь. За моими закрытыми веками. Танцует под луной с копьём, затем обнажает клыки. Спасает меня. Нападает. Целует. Кусает. Её рука, с когтями, сжимает моё горло, а её глаза смотрят на меня. Глаза, которые выглядят человеческими.

Я вскакиваю, хотя едва успел задремать.

Глажу шерсть Постре, стараясь успокоиться, сосредотачиваюсь на биении её сердца, прижавшегося ко мне.

Меня не отпускает одно ощущение — её присутствие. Оно обволакивает меня, душит. Она здесь. В этом доме.

Неспокойный, я встаю с кровати. Босые ноги скользят по полу. Не включая свет и стараясь не шуметь, направляюсь в бронированную комнату, где мы храним оружие и куда положили её тело, чтобы завтра выяснить: либо оно обратится в пепел, либо нам придётся изобретать что-то новое.

С энтузиазмом учёного, обнаружившего разгадку века, тщательно спрятанным за его гордой сдержанностью горца, отец взял образец её кожи с руки для исследования, а также соскоблил что-то с клыков — возможно, яд или слюну. Догадываться могу лишь об одном: следующие дни он проведёт, погружённый в поиски ответа, как вампир мог разгуливать под солнцем. И, похоже, его не сильно заботит вопрос, когда мы избавимся от тела.

Клавиши панели загораются зелёным, когда я ввожу код. Прищуриваюсь, чтобы привыкнуть к темноте. Писк сигнализации звучит слишком громко в мёртвой тишине. За ним следует щелчок замка, а затем моё дыхание и гулкий стук пульса в горле.

Я толкаю дверь. Лунный свет, льющийся через окна коридора, проскальзывает за мной, отражаясь в её глазах. Открытых. Осознанных.

Моё сердце готово выскочить из груди.

В следующую секунду я мысленно аплодирую сам себе за то, что спустился сюда в одних трусах.

Браво, Хадсон, отправился в логово чудовища, вооружившись… ну, своей единственной извилиной. В итоге Доме оказался прав: стоило надеть серебряный наконечник. Чёрт возьми, как же я ненавижу, когда он прав.

Инстинктивно, от испуга, я щёлкаю выключателем.

Прекрасно, Хадсон. Если она не разглядела тебя до этого, то теперь точно заметит, что ты стоишь в одних боксерах. Есть ещё какие-нибудь гениальные идеи для сегодняшней ночи? Вероятно, твоей последней?

Она здесь: вампирша, которую мы так любезно приютили, проявив высший уровень гостеприимства семьи Веласкес-Мюррей.

Она выглядит слабой, что объяснимо: раны, истощение и теллурические защиты дома явно стараются вытолкнуть её. Её одежда изорвана и пропитана кровью. Она смотрит на меня, как загнанное животное. Самое опасное из всех.

С клыками, обнажёнными в угрожающем оскале, она направляет на меня копьё, которое схватила из нашего арсенала. Я поднимаю руки и отступаю. Она не атакует, только продвигается вперёд, вынуждая меня пятиться до тех пор, пока мы не выходим из комнаты. Теперь я не могу оставить её запертой.

Мысль не складывается в слова.

Она должна быть мертва; мы пронзили её сердце.

Я просто встречаю её взгляд, пока она вынуждает меня отступать по коридору. Она идёт неуверенно, опираясь на стену окровавленной рукой, а другой держит копьё.

— Я умираю от жажды, — рычит она и касается шеи, где уже начинает заживать ожог от серебряной цепи.

Я сглатываю. Ну конечно. Она умерла, воскресла, потеряла много крови. И сейчас перед ней — метр девяносто свежих, полных вен.