Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

— Я пришла всего на одну ночь, — сказала я, и улыбка исчезла с лица Шона. Голос тоже стал глухим:

— А осталась на две. Так, Лана, все и начинается. А завтра будет третья ночь — пусть не дома, но со мной.

Бедный Шон. Он ведь, дурак, действительно надеется, что я не поеду в аэропорт. Даже не дал мне с собакой попрощаться. Откуда в нем такая уверенность? Откуда? Что я делаю не так, что даю ему напрасную надежду?

— Я пойду спать, ладно? — спросила я примирительно, делая шаг в сторону ванной комнаты. — Я не взяла с собой зубную щетку. Это о многом говорит.

Шон опередил меня и достал из ящика новую. Я поблагодарила и закрыла перед его носом дверь. Как я переживу эти два дня? Как? Он пожелал мне спокойной ночи по-английски. Видно, язык кельтов для него ассоциируется с любовью, которую я отвергла. Зато с радостью приняла подушку и одеяло — Шон забрал диван себе, оставив мне свою кровать. Тело пожалело меня и быстро, почти мгновенно, отпустило в темноту беспробудного сна. Иначе меня бы долго мучили воспоминания, спрятавшиеся в складках этих простыней.

— Доброе утро!

Оно еще не наступило. Окна закрывала серая пелена, но я встала. Кухню заполнял запах мяты в чае и жареных овощей. Шон приготовил омлет, и тот не мог слишком долго преть под крышкой, дожидаясь меня. Душ был коротким, будто я боялась обжечься. Волосы я закрутила полотенцем и вышла к столу. Ели в тишине. Странно, что в доме не было настенных часов. Для полноты картины прощального завтрака не хватало их тиканья. И еще морды Джеймс Джойс на моих коленях. Я уже скучала по ней.

— Думаешь, уже можно потревожить мисс Брукнэлл? — спросил Шон, вымыв посуду.

— Я оставила чемодан прямо у дверей. У тебя есть ключ. Если что, просто заберем вещи без лишнего прощания.

Мне очень хотелось уехать, не прощаясь, но я сомневалась, что так получится. И действительно Лиззи не спала. Она сидела в шезлонге после йоги с пледом на плечах. Утро оставалось промозглым, несмотря на первые проблески солнца. Сильвии не было видно. Вот и хорошо, а то Шон, оценив ее возраст, еще усомнится в любви к ней моего Эрика.

— Какая неожиданность, мистер Мур, — выдала Лиззи сухо на его приветствие и окинула меня ледяным взглядом. — Я уже собралась написать, что уеду через неделю. Можете оставить себе депозит как неустойку. Простите, что не сообщила раньше. Жизнь непредсказуема, не так ли?

Ее взгляд остался на мне, даже когда Шон выразил соболезнования и сказал, что она в любое время может закрыть коттедж и бросить ключ в почтовый ящик.

— Я заберу вещи? — спросил он меня и, когда я кивнула, ушел.

— Что он тут делает? — прошипела Лиззи, делая ко мне шаг. — Зачем ты ему позвонила? Ты спятила?!

Лиззи схватила меня за плечи, но я вырвалась.

— Он едет в Дублин к сестре и подбросит меня до гостиницы. Твои переживания напрасны. Это зовется ирландским гостеприимством.

— Лана, не смей опускаться до уровня Шона Мура! Не дури, слышишь меня?!

— Опускаться? Мне б подняться до его уровня. Он — профессор музыки в университете Корка, а у меня всего лишь бакалавр.

Лицо Лиззи окаменело.

— Ты шутишь?

— Нет, Лиззи. Он профессор, который умеет сам починить кран. Таких очень мало. Прямо находка.

— Лана…

— Я улетаю в Лондон и затем в Сан-Франциско, — перебила я. — Хватит учить меня, как вести себя с мужчинами. Ты в этом ничего не смыслишь! Я напишу, когда доберусь до Калифорнии.

Хотелось сказать, пришлю открытку. Только куда? Адрес Сильвии в Милане я не знала. Лиззи еще что-то сказала, но я приказала ушам не слушать — она больше мне не указ.

Шон не возвращался. Наверное, ждет в машине, давая время проститься без свидетелей. Но я все уже сказала ей. Объятия — лишнее. Я развернулась и ушла, стараясь не шуршать гравием, чтобы не разбудить Сильвию.

Глава 42 "Последняя ночь в Дублине"

— I Vale! Ojala que llueva cafe…

— Что он спел? — спросил Шон, проводив приятеля взглядом. Через открытую дверь кофейни мы видели, как Роберто отстегнул велосипед от столба и, махнув нам рукой, укатил.

— Он надеется, что пойдет кофейный дождь, а остальные слова я не поняла. У него жуткий барселонский акцент. Не для моих калифорнийских ушей, — попыталась я не смотреть ни на Шона, ни в телефон, где в Ютубе на паузе стояла запись с концерта группы Роберто и Сэма.

С Сэмом я еще не познакомилась, а Роберто произвел приятное впечатление. Чуть ниже Шона, до боли худой, с коротко подстриженной курчавой черной копной волос и яркими живыми глазами. Узнав, что я из Калифорнии и чуть говорю по-испански, он тут же перешел на родной язык, хотя только по внешности можно было угадать, что парень не местный. Мы встретились в кафе. Он сидел у дальней стены над пустой чашкой, и тут же подскочил, чтобы уступить мне место. Столиков на троих здесь не было, да и разнополых пар тоже не наблюдалось. Только в очереди за кофе стояла женщина явно за стаканчиком на вынос. Шон сделал заказ и вернулся к нам, сурово взглянув на Роберто, который, присев на спинке моего кресла, показывал мне запись из паба. Из-за громкоголосых молодых людей пришлось припасть к телефону ухом — музыку я с трудом, но расслышала, а песня была на гэльском. Красиво и, видимо, про любовь, судя по выражению глаз исполнителя и таинственной улыбке Роберто. За секунду до возвращения Шона он открыл мне секрет авторства сего музыкального шедевра.

— Почему не рассказал, что ко всему прочему пишешь песни? — спросила я, чтобы нарушить неловкую тишину, воцарившуюся над нашим столиком после ухода Роберто, словно мы схватили с соседнего диванчика по подушке и закусили ее.

— Просто мы с тобой еще мало знакомы, — выдал Шон через секунд двадцать привычный ответ.

— Так что еще мне предстоит узнать о тебе? — дополнила я вопрос, стараясь смягчить рвущиеся наружу грубые нотки, созвучные его ответу.

— Больше ничего не узнаешь, если улетишь завтра в Лондон.

Решил, значит, интриговать, за два часа дороги поняв, что решение мое окончательное и обжалованию не подлежит. Жаль, песня шикарная. Хотелось похвалить, но раз слова Роберто приняты в штыки, настаивать не буду. Ты у нас не пытаешься производить впечатление, потому что знаешь, что тебя похвалят другие, и будто случайно сводишь меня с этими людьми. Тонкая игра, да белые нитки следовало б сменить на изумрудные, чтобы не так в глаза бросались.

— Добавила в избранное, буду слушать на досуге. И знакомым советовать, — проговорила я, не выдержав его тяжелый взгляд. — О, спасибо… — сказала я уже мужчине, принесшему долгожданный кофе. С сердечками, черт его дери, и я не удержалась от комментария. Правда, произнесла почти шепотом: — Он полчаса сердечки рисовал?

— Когда люди приходят в кафе, они стремятся как можно дольше побыть на расстоянии вытянутой руки, смотря друг другу в глаза. Кофе — это не фаст-фуд, это общение, и именно поэтому сердечки на пенке рисуются так долго.

— Шон, уверена, на твоих лекциях студенты не засыпали. А я усну и с кофе, если ты будешь на все мои вопросы отмалчиваться.

— Ты сама попросила меня больше не говорить про Кару.

— Про нее можешь молчать. Говори про песню.

— Эта песня — моя попытка удержать Кару. Провальная. А песня, как ни странно, у публики уже столько лет пользуется популярностью. Наверное, потому что Роб великолепный гитарист, а гэльского никто не понимает.

— А, может, просто Кара — дура? — выдала я, коснувшись губами обжигающей сердечной пенки.

— Тогда не будь дурой ты.

Я уже дура, раз не в состоянии удержать язык за зубами. Шон Мур вывернет наизнанку любую мою фразу. Это его родной язык, а я не в состоянии объяснить по-английски элементарных вещей — я осталась с ним так надолго случайно, а не потому что меня послали ему небеса, как второй шанс. Шону просто надоело ждать чуда, и он ухватился за меня в надежде самостоятельно вырастить из гадкого утенка лебедя, но я умру в его клетке и дрожащими руками никогда не попаду ключом в замок — я не смогу обидеть его уходом, как не смогла когда-то Сильвия уйти от Эдварда, переломав столько жизней своей нерешительностью, враньем и молчанием. Мою жизнь в том числе. Но я не продолжу эту череду, не стану новой «карой» Шона.