Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

приезде. Но ее старые учительницы были верны себе. Вели все ту же уединенную жизнь, оставаясь безразличными ко всему, что не касалось школы, музыки. В проеме двери в глубине коридора показалась и тоненькая фигура домнишоары Аннет. Мария вздрогнула. Тонкое, чуть удлиненное лицо домнишоары венчала все та же прическа по моде начала века, с пучком на макушке и редкими буклями, спадающими на виски. В последние годы Занятий в консерватории эти букли были золотистыми, блестящими, сейчас же посеребрились сединой. Домнишоара директриса была полностью седой. Однако все так же прямо держалась, по-прежнему живым оставался взгляд, так же гордо была посажена голова, пусть теперь и поседевшая. И так же, как в прежние времена, не в пример домнишоаре Елене, была сдержанна в проявлении чувств. Но по едва заметному дрожанию губ, по тому блеску глаз, который на мгновение погасил невозмутимость взгляда, Мария поняла, что взволнована и она. И все же домнишоара Аннет тут же справилась с волнением.

— Мария? — удивленно спросила она. — Как это получилось, что появилась ни с того ни с сего?

Мария не обиделась, так как отлично понимала домнишоару Аннет. Удивляться было чему. Хоть она и регулярно переписывалась с ними, в особенности после того, как начала работать по-настоящему и могла порадовать наставниц успехами, этот неожиданный приход способен вызвать недоумение.

— Приехала… — зачем огорчать их, говоря о смерти? — Приехала… проведать родителей.

И положила на поднос для визитных карточек перевязанную лентой коробку конфет и букет. Они стали внезапно непомерно тяжелыми и бесполезными.

— Ah, Annette, est-ce possible, cette jeune fille?..[49] — Сестра властным жестом остановила поток чувств, которые та готова была выплеснуть. Сделала шаг вперед, выйдя из проема двери, и направилась к Марии.

— Признаться, ты напугала меня. Родила подозрения, что пресытилась славой и решила вернуться, чтоб разделить нашу судьбу. Но слава богу, слава богу! Прошу!

Они вошли в музыкальный салон. Следом появилась Лукица, неся оставленный в прихожей букет.

После первых, самых оживленных восклицаний, вопросов и ответов разговор стал принимать более спокойную форму. Но оказалось, что говорить, собственно, не о чем. Барышни жили уединенно, Марии же, столько лет не бывшей в родном городе, хотелось узнать хоть какие-нибудь новости. Сколько она мечтала об этой встрече! И какой праздничной ее представляла! И вот теперь оказалось, что они, по сути, не знают, о чем говорить.

— В газетах пишут… — неуверенно начала Елена.

— Не придаю никакого значения тому, что пишут газеты, — перебила домнишоара Аннет. — В большинстве случаев говорят неправду. Если же не лгут, то преувеличивают. Чего бы мне хотелось, так это услышать твое выступление здесь, у нас. Но где найти импресарио, который был бы в нем заинтересован? И где может состояться концерт? После ликвидации местного театра в городе даже нет приличного зала. Здесь многое изменилось, дорогая. И все к худшему. Я бьюсь день и ночь, а дела консерватории тем не менее идут все хуже и хуже. Школа, в которой ты получала свои первые отметки, вот-вот закроется.

— Аннет, Мария не виновна в том, что происходит…

— Разумеется. Поговорим о чем-нибудь другом. Расскажи лучше о музыкантах, с которыми приходилось встречаться. Упоминала о Тосканини — как он выглядит в его годы? Какой оперой дирижировал на этот раз в Зальцбурге?

— Оставь Тосканини, Аннет. Расскажи лучше о Федоре Ивановиче, Мария.

— Да, кстати: Европа еще помнит русскую классику или же она предана забвению после революции?

Разговор оживился. Елена поделилась мечтой, которую давно вынашивает в сердце. Поехать как-нибудь летом на воды в Карлсбад. Лечение в их возрасте не помешало бы. Да и посмотреть людей, отвлечься. После войны они ни разу не отправлялись в путешествие. А на обратном пути заглянуть в Вену и побывать на спектакле в опере. С участием Марии, разумеется.

— Какие только фантазии не приходят тебе в голову, Елена, — вздохнула домнишоара Аннет. — Этим планам никогда не сбыться. Так что удовлетворимся рассказом Марии. Только, — строго предупредила она, — ничего не говори о кино. Если б имела власть над тобой, навсегда бы запретила участвовать в этом балагане двадцатого века. Не в том назначение музыканта твоего ранга.

Марии и самой не очень хотелось говорить о кино. Во всяком случае не с прежними учительницами можно было делиться тем, что интересовало ее в данное время в кино.

Она решилась поделиться мыслью о том, что мечтает о роли Джильды.

— Джильды? — домнишоара Аннет недоверчиво посмотрела на нее. — К чему подобные эксперименты? Ты — лирическое сопрано…

— И все же хочется попробовать…

— И у нее получится, Аннет, вот увидишь — получится, — энергично откликнулась домнишоара Елена.

Лукица подала чай с вареньем из свежей клубники, какое готовилось только в этом доме и какого Мария не пробовала с тех пор, как уехала из дому. Хотя вместе с тем и отведала множество самых разнообразных лакомств, о которых прежде даже и не слышала.

Барышни проводили ее к двери, и когда домнишоара Аннет обняла Марию, та растрогалась. Руки суровой, строгой учительницы заметно дрожали.

На этот раз Мария даже ужаснулась, оказавшись в лабиринте запущенных, грязных улиц с их откровенным зловонием и мириадами больших зеленых мух. «Нужно было взять извозчика, — подумала она. — Здесь не Общественный сад». И в самом деле, аромат цветущих лип до этих мест не достигал. Лишь кое-где покачивалась жидкая тень дуплистой акации. Возникало и опасение, как бы не заблудиться. Но нет, известная с детства дорога надежно вела ее, и вскоре она вышла на Петропавловскую с ее булыжной мостовой и более пристойными домами. Отсюда уже недалеко до лавочки господина Табачника, который, когда она подошла к ней, молчаливо и флегматично отвешивал какой-то женщине кулек маслин. Он отрастил бороду и сейчас походил на раввина, который отправляет перед весами религиозную службу. Мария прошла мимо настежь открытой двери лавки и оказалась во дворе. Позвонила в дверь. Открыла незнакомая женщина, босая, с подоткнутым к поясу подолом юбки. Откуда-то из полумрака коридора раздался мелодичный голос госпожи Табачник.

— Сколько раз я тебе говорила, Даруца, не открывай кому попало… — Она