Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

мне кажется, ты, как бы это сказать, не в восторге от своего замужества. Совсем не любишь Коку?

— Что тут скрывать. Муха?.. Мы старые приятели. Но это правда: не буду утверждать, что сохну от тоски по нему. Однако другого выхода не вижу.

— Не видишь другого выхода?

— Чему удивляться? Знаешь, сколько мне лет? По-моему, мы одногодки. Приданое — всего лишь виноградник в Валя-Дическу. Господину Предеску не удалось стать состоятельным человеком. Более того, потерял последнее, занявшись политикой. Поскольку и политику, на мой взгляд, нужно делать честными способами. В то время как он сегодня с царанистами[51], завтра с либералами. Но меня это не касается — пусть делает как хочет. Его тоже не очень волнует моя жизнь. Еще бы: ведь неродная дочь! В Берне, как, наверно, знаешь, проучилась всего два года. На столько хватило скромных средств, которые оставила бабушка. К тому ж волновало здоровье мамы. Потому и вернулась. Диплом получила в Бухаресте. Сейчас работаю в амбулатории в Буюкань. И то благодаря господину Предеску… Ну что, нравится моя жизнь? А Кока парень добрый, что, наверно, заметила и ты. Чем оставаться старой девой…

— А помнишь, как плакала, как умоляла не уезжать с Вырубовым? Потому что, дескать, не могу любить его?

Тали грустно улыбнулась.

— Была совсем еще ребенок, чего можно было ждать? Кстати, о Вырубове. Больше не встречались?

— Нет.

— А кроме него?

Мария покраснела.

— Господи! Что я вижу! Великая, непревзойденная актриса не может утаить чувств и краснеет. Значит, причина достаточно серьезна.

— Да, Тали. Думаю, в самом деле все серьезно. Но мне пора. Ждут дома. Сегодня девять дней после смерти Ионела.

— Муха! Но мы еще встретимся, правда? Даже не удалось поговорить по душам. Прошу тебя!

Доамна Нина, заметно успокоившись, казалась сейчас даже посвежевшей, слегка разрумянившейся.

— Подойди, я тебя поцелую, девочка. Желаю большого счастья. Удача к тебе уже пришла.

— А вам — крепкого здоровья, доамна Нина. Крепкого здоровья. И еще раз спасибо за все, что сделали для меня.

— О чем ты говоришь, господи? Что мы такого сделали?

Солнце в последний раз позолотило верхушки старых могучих деревьев в Общественном саду, затем резко опустилось за холмы Дурлешть. Мария отдернула тяжелые гардины и открыла дверь балкона, выходившего на Александровскую, рядом с которой поднимался сплошной темно-зеленый массив Общественного сада. Наступил вечер, и вместе с ним город охватила долгожданная прохлада. День выдался жаркий, настоящий день середины лета. Здесь было возвышение, но там, в городской низине, в хаотическом нагромождении узких улочек, крохотных дворов и домов-лачуг зной был по-настоящему невыносим. Хорошо, что на их дворе растет яблоня, которая дает хоть и жидкую, но все же тень, а также спасибо ветрам со стороны Иванкова, которые доносятся до окраины от узкого, но все же прохладного Быка.

Они сидели за поминальным столом и в основном молчали, изредка лишь перебрасываясь словом-другим, Это был не только поминальный, но и прощальный обед. Настало время Марииного отъезда, и каждый за столом словно бы спрашивал своим молчанием, когда они увидятся снова, да и увидятся ли вообще. Времена наступили трудные, ненадежные, Мария же — это понимал каждый — вступила на дорогу, которая все больше удаляла ее от них. С чувством гнетущей грусти понимала это и она. Какими нежными были ростки, связывающие ее с истоптанным порогом родного дома! Любовь к родителям была скорее душераздирающим чувством тоски и беспомощности. Отец совсем постарел, и работать ему с каждым днем все труднее. Мама, судя по всему, окончательно убита смертью Ионела. Прежде чем сесть за стол, Мария подгадала момент, когда мама вошла в дом, чтоб сменить халат на чистое платье, и последовала за ней.

— Хочу оставить тебе денег, мама. А когда приеду, сразу пришлю еще. Но прошу тебя: успокойся, бога ради, и хоть немного отдохни, имеешь на это право. Купи что-нибудь из мебели, обнови белье. Купи себе наконец новое пальто. Твое уже совсем старое. Все, что есть, как видно, отдаешь Ляле?

— Нам было так трудно с Ионелом. Куда уж думать о нарядах.

— Да будет земля ему пухом. Я говорю о том, что делать сейчас. Ионела уже нет.

— Много у нас невзгод.

Мария вздохнула.

— Знаю, мама. Потому так и стараюсь. Моя мечта купить вам домик в другом квартале. Более чистый и веселый.

— Боже сохрани! Нам и здесь хорошо.

— Помнишь, как переживала, когда нужно было переезжать сюда?

— Да нет, что-то не припомню.

— Зато я помню. Сама же говорила. Я и сама в редкие минуты отдыха думаю о том же. И не сердись, что не приезжаю повидаться. Очень много работаю, и днем и ночью. За последние годы дни, проведенные здесь, были единственным моим отдыхом. Никаких ролей, никаких репетиций…

— Мы ничего у тебя не просим, доченька. Как-нибудь проживем.

— Ты меня не поняла, мама.

— Поняла, поняла. Не нужно надрываться из-за нас.

— Зачем же так?

— Господь с тобой, Мусенька! Ничего плохого не хотела сказать. Может, ничего не понимаем в твоей работе. Нам она кажется легкой.

Разговор кончился объятиями, на какое-то время молчаливыми. И все же они не поняли друг друга.

Горький привкус этого неудавшегося разговора она испытывает и сейчас. Поздние июньские сумерки все тянулись и тянулись, словно их удерживали зеленые кроны деревьев, и над городом все еще стоял тусклый сероватый свет. Улица по-прежнему шумела, но уже различались и приглушенные, словно бы сдавленные приближением ночи звуки. И только со стороны Общественного сада доносились сильные торжествующие звуки духовых инструментов. Как всегда играл оркестр седьмого стрелкового полка.

Словно не было прошедших лет. Оркестр исполнял те же мелодии. Разве только она никогда не слушала их с балкона гостиничного номера люкс.

Какую грустную мелодию