Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

словно услышала она голос Тали, чеканящий эти строки, вопреки содержанию, звонко и беззаботно.

Мария по-прежнему стояла в дверях балкона, но мыслями постепенно уносилась в ожидающие ее дали. Всем существом она уже была с фрау Инге, с Фредой… И с Густавом… Встретятся ли они когда-нибудь? Думает ли он хоть изредка о ней?

— Муся, почему не хочешь взять меня с собой?

Мария вздрогнула, оторванная от раздумий. Вопрос задала Ляля. Она сидела в кресле задумчивая и хмурая, Мария давно уже понимала, что сестра собирается серьезно поговорить с ней, даже угадывала, о чем будет этот разговор… Началось же все с обычной просьбы:

— Муся, позволь мне хоть одну ночь переночевать в твоей комнате. Хоть ненадолго насладиться этой роскошью.

— Какой роскошью, Ляля? Это, по-твоему, роскошь?

— Для меня — да.

— Оставайся, если хочешь. Но ведь мама будет ждать, оставит открытой дверь.

— Не беспокойся. Предупредила заранее, что хочу остаться у тебя. Тоже хоть раз в жизни поспать в такой красивой комнате, на роскошной постели. А утром, проснувшись, походить по ковру.

— Дурочка. Если считаешь, что в этом счастье…

Ляля стала помогать ей укладывать вещи, затем словно бы оцепенела, что не предвещало ничего хорошего. Ведь Мария знала сестру. И ее опасения подтвердились.

— Куда я могу тебя взять?

— В Вену. Я же тоже немного училась в музыкальной школе. И разве сама не видишь: делать здесь нечего.

— А там, думаешь, будет?

— Ты же без дела не сидишь.

Мария надолго замолчала, и ветки старой акации, раскачиваемые ветром, словно отплясывали на ее лице нескончаемый танец света и тени. Когда она заговорила, в голосе ее звучали грусть и усталость.

— Во-первых, Ляля, с тем «немного», как ты сказала, делать там нечего. А чтоб устроить тебя в настоящую музыкальную школу, такой возможности не вижу. Но даже если б и могла… В школу высокого класса даже с деньгами не так легко попасть.

— Но…

— Можешь не продолжать. Знаю, о чем думаешь. О том, что меня же приняли. Да, приняли. Но и сама не могу понять, почему это произошло. Может, выпало счастье встретить хороших людей, которые помогли мне, что-то увидели в робкой начинающей. И я в свою очередь изо всех сил старалась не обмануть их ожиданий. Если б ты знала, какой страшный, титанический труд достался на мою долю! И еще одно. Здесь, в Кишиневе, с кем бы я ни встречалась, все поздравляют с удачей, даже доамна Нина, у которой куда более светлая голова, чем у той же Лизы Табачник, но если б они знали, чего мне стоила и стоит эта удача! Я, однако, считаю, что мне по-настоящему бы повезло только тогда, когда я, со своим даром, полученным от бога, от мамы или, может, от природы, могла бы остаться здесь, дома. В этом забытом богом городе, с которым, ты в это не поверишь, как раз сейчас мне намного труднее расставаться, чем раньше. Конечно, было бы неправдой с моей стороны отказываться от самых знаменитых сцен, на которых я пела и пою, заявлять, что не желаю туда возвращаться. Но как бы я была счастлива, если бы каждый раз могла возвращаться домой! Да, да, домой. Где, как блаженный отдых, как награда за все старания и труды там, на чужбине, могла бы петь хоть на самой крошечной, но только нашей, родной, понимаешь — родной сцене! Чтоб видеть в зале любимые, знакомые, дорогие лица. Если б ты знала, какие страхи я испытала, сколько намучилась, прежде чем стала той, которую вы знаете по газетам и видите на экранах. Ни о чем таком я не писала. Какой это имело смысл? Но даже и сейчас… У меня нет своего дома, откуда можно уехать и куда можно вернуться, зная, что кто-то ждет тебя… Ты говорила, хочешь насладиться роскошью этой гостиницы? Поверь мне — это очень горькая вещь, такая вот роскошь. Комната, в которой ничего от твоей индивидуальности. Ни дорогой сердцу фотокарточки, ни треснутой вазы, которую помнишь и любишь с детских лет, ни единой вещи, которая напоминала бы тебе о чем-то или о ком-то. И работа, работа, работа. Вот и все мое счастье.

— Но, Муся, ты отлично знаешь, что здесь нет даже этого.

— Смотря как понимать твое «это». Конечно, ничего того, что мы хотели бы иметь сейчас, здесь нет. Но тут мама, отец, тут небо и земля. Ах, Ляля, что еще тебе сказать! Подумаешь: конечно, сама сделала карьеру, теперь легко поучать. Но уверяю тебя: я знаю, что говорю, и даже подумать боюсь о том, что может с тобой произойти. Здесь, мне говорила мама, есть возможность неплохо устроиться. Домнишоара Елена Дическу как будто нашла тебе место учительницы пения в начальной школе…

— Плевала я на благодеяния твоей домнишоары! — взорвалась Ляля. — Старое пугало с замашками монахини!

— Ты грубиянка, и я запрещаю тебе говорить таким тоном об этих женщинах! И вообще: на кого ты только похожа, Лялька? Тетушка Зенобия сказала, что вечером после смерти Ионела пошла в «Белый зал» на танцы. Я сначала не поверила, но теперь готова признать, что она не преувеличивала.

— Большое дело!

— Большое. Не будем говорить, что в те печальные часы ты должна была находиться рядом с мамой, но скажу другое: я единственный раз переступила порог этого зала и раз и навсегда поняла: если хочу добиться чего-то, больше сюда ни ногой! Было мне тогда всего шестнадцать лет. И никаких особых трудностей в жизни не испытывала. Но и удовольствие было так себе. Но это далеко не единственное удовольствие, от которых пришлось начисто отказаться.

— Напрасно тратишь время. Все равно я здесь не останусь. Убегу куда глаза глядят.

— Беги, беги! Но могу сказать, что тебя ждет. Вот только один эпизод. Знакомый режиссер как-то рассказывал, что