Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Оставь, оставь, над чем здесь издеваться. Моя история откровенно банальная.

— А у меня даже никакая не история. Вместе работали. Снимались в одном фильме. Возможно, вскоре его увидите. Там, в фильме, мы с ним целуемся. Только не подумай, будто это делалось по-настоящему, как в жизни.

— Тогда как же?

— Никак. Но с тех пор его лицо преследует меня. Словно бы все время рядом со мной. Хм. Если хочешь знать, игра — это всегда нескончаемый спектакль для одного-единственного зрителя, который к тому же не всегда на месте. И все может пройти, если мы не встретимся снова.

— Еще встретитесь, Муха. Как это не встретитесь? В мире, в котором сейчас вращаешься, в любое время можешь его увидеть. Не отчаивайся.

— Возможно.

— Я вот сижу и слушаю тебя, Муха, знаю, что говоришь правду и что в твоем положении все это вполне нормально, и все равно не могу поверить, что ты свой человек в этом фантастическом мире, что чувствуешь себя среди этих людей словно в своей семье.

Мария удрученно сказала:

— Горькая правда в том, что, как оказалось здесь, чувствую себя даже лучше, чем в семье.

— Но почему горькая?

— Потому что куда лучше чувствовать себя дома среди близких. Только тогда спокойно на душе.

— Никогда не наблюдала за тобой склонности к философствованию. Но ты права. Мы здесь… Как бы это сказать… бедные духом, что ли. И потом, знаешь истину: нет пророка в своем отечестве. А стихи по-прежнему любишь? Принесла тебе несколько книг. Подарок от мамы. Блок. Теперь больше в него не заглядывает. Все уже прошло.

Мария взволнованно взяла книги, среди которых сразу же узнала одну из «запрещенных», из шкафа доамны Нины, к которому никто не смел притрагиваться.

— Спасибо, Тали. Что тебе сказать? Читаю, конечно, меньше, не хватает времени. Но… Признаюсь в этом тебе одной. Когда-то сама пробовала писать стихи. Написала и небольшую пьесу.

— И?

— Что «и»?

— Что с ней сделала?

— Ничего. А что было делать? Кому могла прочесть? Вот и забросила.

— Да, Муха. Я тебя понимаю. Но ты все-таки незаурядная личность, ей-богу!

— Мерси.

— Правда, правда. Откуда только столько талантов? Хоть бы один из них мне.

— Ах, Тали, Тали. Ты завидуешь мне. Я завидую тебе…

— И обеим не в чем завидовать. Это хочешь сказать? Пускай… Скажи лучше, как нашла наш город после стольких лет отсутствия? Я, когда вернулась, места себе не могла найти, все казалось серым и ничтожным. А теперь снова привыкла.

— После всех этих дворцов с их великолепием, да, Тали, кажется серым. Но разве человеку нужны дворцы, чтоб ощущать себя счастливым? К тому же чужие. Что меня поразило, так это люди. Они словно бы не те. Другие лица, иначе выглядят…

— Ну, разумеется. Дети подросли, мы повзрослели, хотя недавно еще были девчонками, старая же интеллигенция постарела, замкнулась в глубоком молчании. Сейчас этих стариков можно увидеть на скамьях в городских садах, где дремлют на солнышке. На их место пришли другие. Хм. По-русски в общественных местах больше не говорят. Не рекомендуется. Слава богу, что у мамы есть Тина, которая ходит за покупками и выполняет разные поручения. Сама ж она почти не выходит из дома. Поскольку не знает, как держаться в этих условиях… Да… мама очень меня беспокоит, Муха. С ней нехорошо, очень. А между тем это единственный близкий человек, который у меня остался. Когда-то я ужасно сердилась на нее. Упрекала, что изменила своим идеалам. Не знаю, понимала ли ты, в чем дело. Думаю, что нет. Ведь лежало все это не на виду. Однако я давно уже интуитивно ощущала, что в душе мама была мечтательницей, воспитанной на полной противоречий поэзии начала века. Но, понимаешь ли, в то же время она была и бунтаркой. Она и ее подруги, как, например, твои преподавательницы музыки. Возможно, отец тоже. Впрочем, не возможно — точно… Жаждали прогресса, стремились к борьбе, общественным переменам. Не знаю, известно ли тебе, но мама была влюблена в брата барышень Дическу, который, по-видимому, был настоящим революционером. Барышни долгие годы ждали вестей от него. Наверно, ждут и сейчас. Знаю, понимаю. Сейчас все понимаю… То было серьезное потрясение устоев. Могло ли такое хрупкое существо, как мама, справиться с тем, что на нее навалилось?

— Неизвестно еще, что навалится на нас, — пробормотала Мария, вспомнив свое бегство из Германии, трагедию многих больших артистов или просто обычных знакомых, рядовых людей. — И как сможем справиться мы. Я хорошо понимаю доамну Нину.

Но Тали, погруженная в свои мысли, не приняла в расчет эту реплику. Продолжала подавленно:

— Думаешь, тогда, во времена увлечения поэзией Блока или Бодлера, она посоветовала бы мне выходить за Коку Томша?

— Годы нас меняют, Тали. Жизнь заставляет смотреть на мир другими глазами.

— Ты говоришь, будто дряхлая старуха. Но, возможно, в чем-то права.

— Свой жизненный опыт у меня не так уж и богат. Но сколько судеб пережила на сцене. И в каждом случае хоть чему-то да научилась.

— Да, я говорила, что обвиняла ее в измене идеалам. Однако теперь поняла, что их не так уж легко сохранить в нашем мире. Относительно Коки сказала просто так, ведь сама дала согласие. Она не принуждала. Единственная вещь, о которой я больше всего сейчас мечтаю, это — чтоб не умерла мама. Господи, только б не умерла…

Кончиком ложечки Тали помешала пенистый суп, в который превратились остатки мороженого в ее вазочке.

— Да. Дело решенное. Чувства, которые я испытываю к Коке, не идут ни в какое сравнение с теми, которые питаю к маме. Муха! — внезапно проговорила она, — Я даже не спросила тебя: может, хочешь его увидеть? Заставлю раскошелиться на цветы, шампанское и прочие атрибуты, необходимые для приема звезды европейского масштаба.

— Нет, Тали, нет. К чему все это? И потом, до поезда остались считанные часы.