Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

промелькнуло множество знакомых, коллег, друзей и партнеров, с которыми ее сталкивала судьба. Разного возраста, разных национальностей. Да, среди них были некоторые, кто настойчивее других пытался заглянуть ей в лицо, дольше положенного задерживал в ладони руку, чьи поцелуи были чем-то большим, нежели светский ритуал. Однако она, поглощенная работой, заботами и вечными страхами, не придавала значения этим знакам внимания. К тому же они ничего не вызывали в душе. До недавней, впрочем, поры… Но нет, нет, сейчас неподходящий момент думать о чем-то таком. Хотя столь знакомая теплая волна все равно прокатилась по всему ее телу.

Мама в общем-то права. Она одинока, полностью одинока. Как ни тоскливо, как ни убого было здесь, ей все же было очень хорошо сидеть на этом старом сундуке рядом с мамой, чувствовать возле лица ее горячее дыхание. Может, взять их с собой? Сейчас она сможет содержать всю семью. Сняла бы квартиру где-нибудь на Дианагассе, а то и небольшой домик в Хицинге. Мама занималась бы хозяйством. И когда бы она, Мария, ни вернулась из театра, будет знать, что дома ждут мама, отец… Господи, какие глупые мысли приходят ей в эту ночь! Ни за что на свете они не оставят свой город, эту окраину, друзей и знакомых. И тут их можно понять. Не так-то легко будет им приспособиться и жить в чужом, непривычном, незнакомом мире!

— Я работаю, мама, — сказала она, все еще представляя где-то вдали небольшой уютный домик в Хицинге, с палисадником, в котором росли розы и георгины. — Не ощущаю одиночества, просто нет времени о нем думать. Если б ты знала, как много и тяжело приходится работать! Иногда не могу выкроить полчаса, чтоб отдохнуть.

— Не могу понять, — совсем сонным голосом прошептала мама. — Зачем так много работать? Кто заставляет? Стала большой артисткой, известной, наверно, во всем мире… Да, да, во всем… во всем… мире…

— Именно поэтому, мама, именно поэтому…

Она хотела объяснить, как тяжко сладкое бремя славы, но мать уже уснула.

Возле гостиницы «Суисс», на углу улицы Гоголя, толпился народ. При ее появлении толпа стремительно бросилась к ней, и у каждого в руках были журналы с ее портретами, фотографии, даже программки кинотеатров с ее снимками. Откуда их столько взялось? Каждый просил написать хоть слово и подписаться, подписаться. С большим трудом, ставя роспись за росписью, улыбаясь, отвечая на вопросы, она протиснулась наконец к двери гостиницы и проскользнула внутрь. Зрелище слегка напугало ее, но и приятно удивило. Никогда еще к ней не бросались с таким энтузиазмом, никогда еще столько людей не просило автографа. Вот что значит вернуться знаменитой в родные края! Кто бы из них бросил хоть взгляд в ее сторону, проходи она по улице, если б не принимали с восторгом многие чужие города?

Администратор вручил ей визитную карточку какого-то репортера, просившего интервью, и записку от Тали.

«Муха, дорогая! Случайно — и слишком поздно — узнала новости, которые вызвали в душе столь противоречивые чувства. Прими глубокие соболезнования и от меня и от мамы. Бедный Ионел! Неужели нельзя было каким-то образом известить меня? Ляле во всяком случае не составляло большого труда забежать и все сообщить. Кроме того, у нас теперь есть телефон. Позвони, пожалуйста. Сгораю от нетерпения повидаться. Но в гостиницу прийти не могу. Мама, да и все другие, вряд ли посмотрит на этот визит благосклонно, ты ведь знаешь, какие у нас нравы. Крепко тебя обнимаю и от души целую. Твоя Тали-Натали».

Однако Мария в первую очередь поспешила нанести визит бывшим учительницам. Отправляясь к ним, купила коробку конфет в кондитерской Замфиреску и большой букет роз в пассаже примарии. Могла бы, конечно, привезти подарки и из-за границы, в особенности после столь долгого отсутствия, да и в качестве избранницы судьбы, что ли. Более других, конечно, была разочарована Ляля. Что ж касается барышень Дическу, им следовало бы привезти что-то особенное. Даже если б она и не торопилась перед отъездом, все равно не смогла бы придумать, что же для них выбрать. Партитуры, музыкальные альбомы? Самым большим подарком была благодарность, которую она испытывала в душе к своим добрым наставницам. Но какая от нее польза?

Погруженная в воспоминания, которые вызвали мысли о барышнях Дическу, а также — да, да! — в густой сладковатый запах цветущих лип, она проходила столь знакомыми с детства улицами. Сначала решила взять извозчика, но потом вдруг сообразила: она ведь в Кишиневе, а от гостиницы до дома барышень Дическу рукой подать, пересечь по диагонали Общественный сад, подняться на два квартала вверх, — вот и все.

Дверь, как всегда, открыла Лукица. Мария радостно ей улыбнулась. Прошло столько времени, она изъездила полсвета, столько всего перевидала и пережила, а здесь, дома, ровным счетом ничего не изменилось. Те же магазины, те же трамваи, те же люди. Та же Лукица, как и прежде, открывает дверь…

Старушка, однако, не узнала ее.

— Барышни дома? — чуть разочарованным тоном спросила Мария.

— Да. Занимаются в музыкальном салоне.

— Сообщите, пожалуйста, что их хочет видеть бывшая ученица.

Лукица не спеша понесла свое грузное тело в глубину дома. Мария осталась одна в прихожей и невольно огляделась. Здесь тоже не произошло никаких перемен. Тот же потертый по краям коврик, та же вешалка с подставкой для зонтиков и шляп. На том же столике тот же оставшийся с давних времен поднос для визитных карточек. Похоже, в нем нет нужды и сейчас, как и в годы ее ученичества. И только зеркало в старинной, с позолоченными завитушками, раме казалось еще более потускневшим.

— Барыни просят вас пройти, — услышала она более благосклонный голос Лукицы, но, намереваясь последовать за нею, увидела, что навстречу выходит домнишоара Елена, широко улыбающаяся, растроганная, взволнованная. В той же узкой юбке, в той же кофточке с высоким воротником и длинными с широкими манжетами рукавами. Сейчас этот наряд начала века казался более модным, чем прежде.

— Мария! Quelle surprise![48] Не могу даже поверить, что это ты! Но почему не сообщила заранее?

Вчера в «Бессарабской газете» появилась короткая заметка о ее