Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

обязательно сосредоточились бы на конфликте между добром и злом; а если бы и так, отнюдь не факт, что добро и зло обрели бы именно такую форму. То же можно сказать и касательно его представлений о смерти и бессмертии, о дискатастрофе и эвкатастрофе, о чарах и иронии, о значимости волшебной сказки, о важной роли людей обыкновенных в событиях исторического масштаба и, самое главное, о связи языка и мифологии. Если бы нам посчастливилось обозревать сейчас двадцатый век, в котором не было Великой войны, возможно, мы знали бы некоего второстепенного автора, сочинявшего в духе традиции Уильяма Морриса, по имени Дж. Р. Р. Толкин; а может быть, мы бы знали его лишь как блестящего ученого. Подозреваю, что Средиземье представляется нам настолько манящезнакомым и говорит с нами настолько убедительно потому, что родилось вместе с современным миром и несет на себе отпечаток тех же самых страшных родовых мук.

Толкиновский ретроспективный взгляд в 1940 году, по-видимому, был уже несколько затуманен. Он изо всех сил пытался продвинуться в своем продолжении «Хоббита» после годового перерыва, омраченного новым мировым конфликтом, но толком не представлял себе, чем станет его книга.

Но «Властелин Колец», шедевр, опубликованный полтора десятилетия спустя, выступает осуществленной мечтой ЧКБО, светом, заимствованным из древних источников, чтобы осветить темнеющий мир. Своим успехом он отчасти обязан ощущению глубины и проработанности, не имеющим равных в вымышленном мире, а это – результат долгого «прорастания», которое началось не в декабре 1937 года, когда было написано первое предложение этой новой истории, но в 1914 году, с созданием «Странствия Эаренделя Вечерней Звезды». «Властелин Колец» был частью того же самого дерева, что пошло в рост благодаря Великой войне. И силой своей произведение, конечно же, в значительной степени обязано тому факту, что оно корнями уходит в войну Толкина. Когда книга вышла из печати, озадаченные критики изо всех сил пытались истолковать ее как аллегорию борьбы против нацистской Германии, но Толкин отвечал:

Действительно, нужно самому оказаться под тенью войны, чтобы сполна ощутить ее гнет; но по мере того, как идут годы, теперь все чаще, как мне кажется, забывают, что в юности угодить в 1914 год было ничуть не менее чудовищно, нежели оказаться втянутым в события 1939 и последующих годов. К 1918 году из всех моих близких друзей в живых оставался только один.

Автор, по всей видимости, хотел сказать вот что: если вам так уж приспичило найти какой-то источник значимого биографического или исторического влияния, то начинать поиски вам следует в 1914–1918 годах.

Толкин намеренно почти ничего не добавлял к существующим свидетельствам: его комментарии о том, как Первая мировая война повлияла или не повлияла на «Властелина Колец», крайне немногочисленны и сдержанны. Более не склонный брать себе роль какого-нибудь статиста в своих же историях, как почти вышло с Эриолом в «Книге утраченных сказаний», Толкин, тем не менее, признавал, что из всех действующих лиц «если кто-то из персонажей на меня и “похож”, так это Фарамир – вот только мне недостает того, чем наделены все мои персонажи (психоаналитикам на заметку!) – Храбрости». Действительно, Фарамир – офицер, но в придачу еще и ученый, он чтит древние хроники и священные ценности, и это поддерживает его на протяжении всей безнадежной войны. Толкин говорил и о менее специфичной, но гораздо более конкретной связи между Великой войной и «Властелином Колец», заявляя: «На самом деле мой “Сэм Гэмджи” списан с английского солдата, с тех рядовых и денщиков, которых я знал во время войны 1914 года и которым сам я уступал столь во многом». И наконец, он утверждал, что поле битвы на Сомме было переосмыслено в виде разоренных земель на подступах к Мордору:

Лично мне кажется, что ни та, ни другая война (и, уж конечно же, не атомная бомба) не повлияла хоть сколько-нибудь на сюжет и на то, как он развивался. Вот разве что на пейзажи. Мертвые болота и подступы к Мораннону отчасти обязаны северной Франции после битвы на Сомме. А еще больше они обязаны Уильяму Моррису и его гуннам и римлянам, как, скажем, в «Доме сынов Волка» или в «Корнях гор».

И хотя это допущение запрятано в категорическом отрицании каких бы то ни было влияний, оно, тем не менее, вошло в анналы истории. В обзоре «Британские писатели времен Первой мировой войны» Хью Сесила внимание сосредоточено на таких авторах, как Ричард Олдингтон, Уилфрид Юарт[127] и Оливер Аньонс[128], но, когда речь заходит о Западном фронте, автор первым делом обращается к толкиновским описаниям Мертвых болот – к картине мрачного запустения, которая, по сути дела, стала емким символом окопной жизни.

К. С. Льюис склонялся к мнению о том, что война, в которой поучаствовало их поколение, отбросила тень на произведение его друга. Льюис тоже воевал на Западном фронте, обретал товарищескую поддержку среди всех ужасов, перенес окопную лихорадку и получил «ранение Блайти» в битве при Аррасе. В 1955 году, рецензируя «Властелина Колец», он писал об одном из «общих достоинств» книги, ее удивительной реалистичности:

Эта война по характеру своему ровно такова, как та, что выпала на долю нашему поколению. Все было в точности так же: бесконечное, бестолковое движение, зловещая тишина на фронте, когда всё уже «в полной боевой готовности», спасающиеся бегством мирные жители, живая, яркая дружба, на зад нем плане – что-то вроде отчаяния, и развеселый передний план, и такие Богом посланные нежданные удачи, как заначка табака, «спасенная» из развалин. В другом месте автор говорил нам, что его пристрастие к волшебной сказке пробудилось и созрело в ходе военной службы; несомненно, именно поэтому мы можем сказать о его военных сценах (цитируя гнома Гимли): «Тут хороший камень. У этой земли крепкие кости».

К списку Льюиса можно добавить еще многое: довоенную атмосферу напряженной бдительности, беспокойное раздражение Фродо Бэггинса на своих ограниченных односельчан в Шире, головокружительное движение мира к погибели и массовым мобилизациям; стойкую храбрость, обнаружившуюся в людях самых обыкновенных, горожанах и фермерах, и дух товарищества и любовь как их главные мотивации; поразительное практически полное отсутствие женщин, участвующих в действии; одержимость Сарумана механизмами. Том Шиппи отмечает, что неспособность Шира воздать почести Фродо Бэггинсу по его возвращении у Толкина отражает «разочарование возвратившегося ветерана».

Не упомянул Льюис и о столь же удивительной уместности на первый взгляд нереалистичных элементов во «Властелине Колец». Вот несколько примеров, наводящих на мысль о влиянии 1914–1918 годов: широкоохватная слежка Ока Саурона, моменты, когда реальность перетекает в галлюцинацию в ходе долгих пеших маршей или в кошмар в разгаре битвы; главенствующие на поле