Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

Определяя идолопоклонство научным образом, мы должны сказать, что это есть такой образ мыслей, где причина всякого явления приписывается силе существ. Такое миросозерцание есть результат первых обобщений неразвитого интеллекта. Он заметил, что перемены производятся видимыми, осязаемыми предметами, и вывел заключение, что все перемены производятся таким же образом. Дикарь много раз видел, что действия известных факторов сопровождаются известными явлениями, и вот в душе его возникает убеждение, что всякое явление производится особым деятелем. Законы душевных отправлений делают такой взгляд неизбежным; если все известные причины представлялись в виде личных деятелей, то и все неизвестные причины будут пониматься таким же образом. Отсюда исходит первоначальный фетишизм. Камень, брошенный неизвестной рукой, кусок дерева, вспыхивающий от жара, животное, оказавшееся вблизи какой-нибудь естественной катастрофы – вот предметы, которые принимаются за действующую силу. Обнаружилось явление, наблюдается очевидная перемена в состоянии известного предмета – прошедший опыт навязывает мысль, что перемена эта неизбежно должна быть произведена каким-нибудь деятелем; тот же опыт указывает, что деятель неизбежно должен быть существом, притом таким, которому на основании прошлого опыта всего вероятнее приписать подобную роль; за отсутствием других существ свойство деятеля приписывается дереву, из которого выходит пламя, или камню, производящему удар. На дерево, на камень смотрят как на деятеля неизвестной силы, способного причинять зло, ему молятся, его задабривают.

Однако с первых же шагов по этому пути начинают уже накапливаться факты, которые должны поколебать эту теорию бытия, а со временем и вовсе ее уничтожить. Если первобытный человек приписывает все явления деятельности живых существ, то он непременно должен самим существам этим приписывать такие же свойства, какие он видел у других – у людей, у животных. Он рассуждает так, как необходимо должен рассуждать: он заключает о неизвестном по известному; неизвестных производителей перемен он должен представлять себе во всех отношениях такими же, какими он знает известных; мы находим, что он действительно и поступает таким образом. Он представляет себе эти существа или в образе людей, или в виде зверей, или смесью тех и других; он воображает, что у них такие же страсти и такие же привычки, как у него самого. Он замечает, что все известные ему существа имеют одно общее свойство – изменчивость желаний. Он не видит ни одного существа, которого образ действий был бы так однообразен, что можно было бы положительно сказать, как оно будет вести себя вперед. Он видит, что известные естественные явления, которые он сначала приписывал живым существам, постоянно повторяются и идут одним и тем же порядком безо всякого исключения: солнце однообразно всходит и заходит, тела падают на землю. Это колеблет его понятие о личном деятеле. Это совершенное однообразие действий редко отличается от того, что ему известно обо всех знакомых ему существах; оно вполне отличается даже от того понятия, какое он себе составил о существе. Через наблюдение над самыми обыденными феноменами из жизни природы опыт навязывает ему идею о постоянном ходе явлений – о том, что мы выражаем словом «закон». Мало-помалу понятие о безличных деятелях заменяет основное понятие о личных. Это преобразование в его миросозерцании ограничивается сначала взглядом на причины ежедневных явлений, но со временем распространяется на все большее и большее число случаев. С увеличением населения возрастает число наблюдателей, а с тем вместе – и запас уясняющих фактов; тогда единообразный ход явлений, противоречащий понятию об особых деятелях, разъясняется далее. Область так называемого сверхъестественного шаг за шагом уступает место тому, что зовут естественным. Старая теория уничтожается, однако же лишь по отношению к тем явлениям, правильный ход которых достаточно доказан. Так, в Греции Фалес полагал, что существуют законы природы, но, несмотря на это, признавал, что магнит имеет душу. Во всех необыкновенных случаях, там, где связь между причиной и действием не сделалась общеизвестной, т. е. где обстоятельства не разуверяют в первоначальном убеждении насчет специальных деятелей, убеждение это сохраняется. После того, как обыкновенные явления давно уже приписываются свойствам вещей или, говоря другими словами, безличным деятелям, случается, что более выходящие из ряда объясняются по-прежнему: случилось затмение – солнце съедено драконом; землетрясение – Бог ворочается во сне; эпидемия приписывается волшебству; светящийся болотный газ считают «Вильямом с огнем»; несчастье на скотном дворе или в пивоварне приписывается злым шуткам домовых; существуют сказания о мостовых великанах и чертовых мостах. Там, где связь между причиной и следствием очень отдаленна и неясна, например, во всех том, что касается судьбы человека или известных телесных страданий и расположений, там наклонность приписывать результат силе существ продолжает проявляться даже и тогда, когда наука сделала уже большие успехи. Таким образом, мы находим, что старинный фетишизм проявляется и в наши дни в уважении, которое оказывается изуродованным мелким деньгам, бородавкам, подвергавшимся наговорам, и предзнаменованиям.

Фетишизм продолжает существовать, как было уже сказано, в таких формах, где трудно и подозревать его существование. Множество весьма уважаемых общественных учреждений порождено было этой первобытной наклонностью приписывать всякую причину специальному деятелю и неспособностью создавать себе идею силы, независимой от деятельности индивидуума. Само собой понятно, что происходящее в народной жизни будет объясняться сообразно тому, насколько в среде этого народа приписывается естественным явлениям личное или безличное происхождение; и так как результаты нравственной жизни менее очевидны, чем результаты физической, то наклонность видеть причины перемен в личных деятелях будет тут значительнее. Старинное убеждение, что король может устанавливать цену денег, крик «возвратите нам наши одиннадцать дней!», который слышался после перемены стиля – все это указывает на людей, неспособных приписывать перемены в общественных делах другим деятелям, кроме видимых и осязаемых. Для таких душ совершенно недоступна мысль, что существует всюду распространенное невидимое влияние, которое определяет условия купли и продажи граждан и сделок с иностранными купцами и устанавливает их самым выгодным для всех сторон образом; мысль эта им так же чужда, как первобытным грекам чужда была мысль о физической причинности[75]. Первобытные греки полагали, что все процессы в природе совершаются по распоряжениям нескольких предназначенных для этого индивидуумов; точно так же и народ в средние века был убежден, что парламентские законы и деятельность правительств могут обеспечить правильное производство и распределение предметов потребления. Представление о том, что торговые отношения устанавливаются правильно через посредство естественной, неразрушимой силы, было недоступно его пониманию; в его голове постоянно гнездилась мысль, что торговля может правильно установиться лишь посредством силы, принадлежащей известному материальному учреждению, созданному законодателями, которого члены одеты в официальный мундир, возвеличены придворными льстецами и украшены «драгоценностями, состоящими из длинных пяти слов»[76].

Со сложными явлениями