Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

что всякого рода отправления производились официальным путем посредством правительства. Идею, которую Гизо в своем критическом разборе последних происшествий во Франции называет великой иллюзией, – эту самую идею он вместе с другими испытывал на деле. Идя по стопам своих предшественников, он применял на практике и в некоторых случаях даже расширил систему официальной опеки, родоначальницу этой идеи. Мудрено ли, что люди получили преувеличенное понятие о государственной власти, если они окружены были такой обстановкой, как французы? Они жили под регламентацией целого легиона префектов, субпрефектов, инспекторов, контролеров, интендантов, комиссаров и других чиновников числом до 535 000; они воспитаны были правительством, и правительство же обучало их религии; они должны были просить его согласия каждый раз, когда они хотели тронуться из дома; они не могли напечатать афиши без дозволения властей, они не могли пустить в обращение газету после запрещения цензора; они ежедневно встречались с правительственной регламентацией по отношению к железным дорогам, по инспекции и управлению горным делом, по устройству мостов, постройке дорог, возведению памятников, их заставляли смотреть на правительство как на покровителя наук, литературы и изящных искусств, как на источник почестей и наград; они видели в нем фабриканта, выделывающего порох, опекуна, наблюдающего за воспитанием лошадей и овец; они видели его в роли общественного заимодавца, купца, монополизировавшего для себя торговлю нюхательным и курительным табаком; всюду встречались они с вмешательством правительства, начиная с выполнения публичных работ и кончая санитарной инспекцией публичных женщин. После того как они составили себе такое понятие, не естественно ли было с их стороны желать, чтобы государство окружало их недостижимыми благами? Мудрено ли, что они были недовольны, когда правительство этого не исполняло, и пытались силой принудить его к удовлетворению своих желаний? Очевидно, отвечать следует утвердительно. А если так, то можно без преувеличения сказать, что правительство, переступая границу свойственной ему сферы деятельности, порождая «великую иллюзию», т. е. убеждение, что политическая машина обладает всемогуществом, само создает естественную предтечу учений вроде систем Луи Блана и Кабэ и той путаницы, какая должна произойти от покушения применять эти учения на деле посредством государственных агентов.

Система вмешательства грозит безопасности социального равновесия еще с других сторон. Это очень дорогая система: чем далее она развивается, тем более требуется для государства доходов; а всем известно, что тягостные подати неизбежно производят неудовольствие. Далее, это система по существу своему деспотическая. Распоряжаясь всем, она неизбежно должна стеснять людей: она уменьшает свободу их деятельности и тем ожесточает против себя. Она оскорбляет бесчисленностью своих предписаний и ограничений, возбуждает неудовольствие как заявлениями о своей помощи всем и каждому, так и своими запрещениями, которые не дают людям возможности по-своему помочь собственной нужде; она досаждает гражданам толпами чиновников с диктаторскими наклонностями, которые постоянно становятся между людьми и теми целями, которые эти последние преследуют. Немалую долю в произведении французской революции следует приписать регламентации, которая затрудняла во Франции ход промышленности в течение последнего столетия. Государство тогда постановляло, какие лица могут быть употреблены в производствах известного рода, на какие предметы должна обращаться производительность, какого рода материалы следует употреблять, каковы должны быть размеры производства; инспекторы разбивали станки и жгли произведения, сделанные не по правилам, установленным законом: улучшение считалось противозаконным поступком, а на изобретателей накладывались штрафы. Та же самая опека послужила одной из причин, подготовивших падение правительства Луи-Филиппа: при нем без разрешения правительства нельзя было разрабатывать руду; книгопродавец или типографщик должен был закрыть свои заведения, коль скоро ему не выдавалось более дозволительного свидетельства; считалось преступлением взять из моря ведро воды. Понятно, все это порождало раздражение.

Итак, если мы будем смотреть на правительство как на орудие для удержания людей в состоянии общества, то мы найдем, что всякое его покушение перейти в своей деятельности за эти пределы прямо уменьшает его силы, отвлекая их от надлежащего направления, и, кроме того, косвенным образом подвергает опасности и само правительство, и его истинное отправление.

§ 8. Нам еще остается обратить внимание на беспредельную самонадеянность, которая выражается в претензии регулировать все поступки людей посредством законов. Если ее выставить в настоящем свете, то претензия эта выражает собой притязание исправить недостатки основной сущности вещей. Говорят, кто-то жалел, что с ним не посоветовались, когда создавался мир, дескать, он мог бы дать хороший совет; эта беспримерная самоуверенность доставила своему обладателю историческую известность. Жалкое, самоуверенное ничтожество! Но не то же ли самое делает ежедневно огромное большинство наших государственных людей и политиков? Да и то ли еще! Вышеупомянутый субъект хотел лишь дать совет, они же вовсе не ограничиваются одной подачей совета: они вступаются в само дело; они берут в свое заведование то, что, по их мнению, Бог устроил дурно, и принимаются за исправление! Для них ясно, что провидение плохо позаботилось об общественных потребностях и отношениях и что если бы не их бдительный надзор, то все бы пошло вкривь и вкось. Эти люди не думают о тех скрытых влияниях, которые предназначены для устранения всякого несовершенства. Они берутся поправить ошибки Всеведущего и пополнить недостатки посредством какой-нибудь комиссии, штата чиновников или парламентского постановления.

Какое жалкое зрелище представляется человеку, который, по выражению Бэкона, сделался «служителем и истолкователем природы», когда он видит, как эти политические прожектеры с их неуклюжими механизмами стараются заменить собой великий закон существования. Такой человек перестал смотреть на одну поверхностную сторону вещей и выучился наблюдать тайные силы, которыми они держатся. После терпеливого изучения начал он раскрывать общие законы в хаосе явлений, среди которых родился; там, где все казалось смешанным и в беспорядке, он стал различать неясные очертания гигантского плана. Ничего бесцельного, ничего случайного – всюду порядок и законченность. Исключения исчезают одно за другим и заменяются одной, всеобщей системой. То, что казалось аномалией, вдруг является вполне отвечающим глубокой мысли, теряет вид исключительности и входит в ряд однородных явлений. Всюду мы находим одно и то же жизненное начало – вечно действующее, всегда достигающее цели, обнимающее все до мельчайших подробностей. Рост не прекращается; медлен, но всемогущ. В одном месте он обнаруживается быстро развивающимися очертаниями; в другом, где потребность менее значительна, показывается лишь в виде тонкого волокна зачинающейся организации. Неодолимый, хотя и трудно уловимый, этот источник перемен является в глазах подобного наблюдателя той силой, которая ведет вперед и народы, и правительства, несмотря на их теории, проекты и предрассудки. Эта сила высасывает жизнь из их хваленых учреждений, скручивает своим дыханием их государственный пергамент, парализует издавна уважаемые авторитеты, стирает законы, как бы глубоко они ни запечатлелись, заставляет государственных людей отказываться от