Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

только такого, но несравненно большего вмешательства. Если, по его мнению, желательно, чтобы государство вмешивалось в дела промышленного производства, то он для этого найдет бесчисленное множество примеров. Ему стоит пристать к мнению тех, которые недовольны портным, раздающим свои заказы для работы вне мастерской, или тех, которые желают прекращения работ в рабочих тюрьмах, конкурирующих с вольными ремесленниками, или тех, которые хотят ограничить работу детей в приютах, отбивающих занятие у швей; за примерами же дело не станет. Вот закон Генриха VII, который указывает народу, на каких ярмарках он должен продавать свои имущества. Эдуард VI постановил закон, что ростовщики должны платить сто фунтов стерлингов штрафа; Яков I определил, какое количество эля следует давать на пенни; Генрих VII воспретил под страхом наказания продавать булавки, «у которой нет двойной головки, крепко приделанной к ножке и хорошо отполированной, ножка должна быть хорошо обрезана и с хорошо и кругло опиленным и заостренным концом». В подкрепление своего мнения такой исследователь может привести законы, которые определяли заработную плату, – законы вроде постановления 1533 года, которым установлялись для фермеров случаи, когда посев льна и конопли должен быть обязательным; законы, воспрещавшие употребление предметов, ныне весьма распространенных; так, в 1597 году было воспрещено употребление кампешевого дерева[68]. Если ему нравится распространение опеки до таких размеров и если он примет идею Луи Блана, что «правительство должно почитаться главным руководителем производства», то он, быть может, захочет довести опеку до того, до чего она когда-то доходила во Франции, где фабрикантов ставили к позорному столбу за недостатки в употребленных ими материалах и красках, где накладывали пени, если объярь делалась из более худого материала, чем предписано было законом, а камлот[69] оказывался ненадлежащей ширины, где невозможно было по своему произволу выбирать место для своих заведений, нельзя было работать во всякое время года и на всякого рода людей. Можно ли считать такое вмешательство заходящим слишком далеко? Если так, то мы, может быть, будем снисходительнее к германским постановлениям, которые воспрещали сапожнику заниматься своим ремеслом, если его способности не удостоверены назначенными для этого присяжными, которые человеку, избравшему какое-либо ремесло, навсегда воспрещали заниматься другим, которые воспрещали иностранному промышленнику или ремесленнику без дозволения поселяться в германском городе? Если промышленная деятельность требует регламентации, то не лучше ли также заботиться о надлежащем снабжении работников делом и поощрять ленивого, чтобы он производил в достаточных размерах? Как поступать нам в этом случае с нашим бродячим населением? Не следует ли нам придержаться мнения Флетчера из Сальтона, который с жаром защищал учреждение рабства в Шотландии, по его мнению, это было бы благодеяние для многих тысяч народа, которые теперь умирают за неимением хлеба? Может быть, мы примем аналогическое мнение Карлейля, который желал помочь бедствиям Ирландии, организовав из народа регулярные полки землекопов? Как следует поступать при определении часов работы? Согласившись на просьбу фабричных рабочих, не следует ли нам удовлетворить требованиям булочных подмастерьев? Если мы удовлетворим булочных подмастерьев, то отчего же не внять требованиям Кобдена и не обратить внимания на претензии работников при стекольном производстве, или рабочих, занимающихся удалением нечистот, или тех, которые находятся при чугунном деле; отчего не исполнить желаний шеффилдских точильщиков ножей и желаний всех других классов, включая сюда отягощенных работой членов парламента?! Когда работа будет распределена, число рабочих часов установлено, когда торговля регламентирована, тогда нам останется решить, до каких пределов государство должно наблюдать за душевными движениями народа, за его нравственностью и здоровьем. После этого является вопрос о воспитании; мы удовлетворим преобладающему желанию об учреждении правительственных школ и о назначении учителей, получающих содержание из государственных сборов, мы примем план Юарта[70] и учредим общинные библиотеки и музеи. Затем, не следует ли нам войти в обсуждение дополнительного предположения о назначении профессоров для чтения народных лекций? Если согласятся с этим предложением, то не следует ли приступить к исполнению плана сэра Дэвида Брюстера, который желает, чтобы от государства были назначены люди, исключительно посвящающие себя науке – интеллектуальное духовенство; они должны будут развивать великие истины, лежащие в лоне времен и пространства[71]. Учредив таким образом интеллектуальное духовенство и создав товарищества для духовенства религиозного, мы присовокупим к ним учреждение духовенства медицинского. Такое учреждение защищается некоторыми бездушными медиками, и для него создан даже зародыш в союзе докторов; вот прекрасный элемент, который довершит троицу. Когда нам удастся этим путем поручить больного попечению общественных чиновников, то последовательно мы должны принять и систему правительственных похорон, предложенную мистером Г. А. Уокером; на основании этой системы лица, обладающие властью, должны в особенности заботиться о том, чтобы беднейшие из их братьев приличным и торжественным образом препровождались до могилы; в известных случаях они должны безвозмездно выдавать суммы для погребения. Когда коммунистический план, предлагающий заботиться обо всем, что нужно для каждого человека, будет доведен в своем исполнении до таких размеров, тогда нам нужно будет еще обсудить вопрос о народных удовольствиях. Не взять ли пример с Франции и не давать ли субсидии опере, не учредить ли здания для общественных балов, не давать ли безвозмездных концертов и дешевых театральных представлений, не платить ли из государственной казны жалованье актерам, музыкантам и церемониймейстерам, не позаботиться ли нам в то же время о надлежащем направлении народного вкуса, как предполагается настоящим нашим правительством в деле о подписчиках Союза изящных искусств? Говоря о вкусах, мы, естественно, должны вспомнить об одежде, в которой возможно было бы сделать различные улучшения посредством законодательных предписаний; например, можно было бы уничтожить шляпы. В этом отношении мы имеем очень хорошие исторические примеры. Эдуард IV налагал пени на тех, которые носили плащи и шинели, несогласные с указанными образцами, и ограничивал чрезмерную длину носков сапог. Карл II постановлял законом, в каком одеянии следовало его подданных класть в гроб. На здоровье также следует обратить внимание: при этом мы с пользой можем пересмотреть древние статуты, которые ограждали желудки народа и ограничивали издержки его стола. Припомним, как вредно действует на здоровье наше фешенебельное обыкновение поздно ложиться спать; нельзя ли тут с пользой возвратиться к древнему обычаю норманнов и определить время, когда люди должны тушить огни и ложиться спать в постель? Не благодетельно ли будет для нас следовать мнению Бособра, государственного человека, утверждавшего, что «во время созревания плодов нужно наблюдать, чтобы народ не ел ничего неспелого»? Для довершения этой опеки недурно было бы последовать примеру датского короля, который давал своим подданным наставления, как им следует чистить пол и полировать свою мебель.

Подобными вопросами нетрудно наполнить целый том; к ним можно