Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему так получилось у этого поколения? Эпоха, как уже было сказано, не дала им возможности своевременно получить образование, притом хорошее. Девятилетний Твардовский только поступил в Смоленске в гимназию, как она закрылась: это была осень 1919 года. Потом, когда он заканчивал 6-й класс, школу перевели в другое место. Пробовал поступить в школу в Смоленске — неудачно. Только в 22 года оказывается он на 2-м курсе Смоленского пединститута — без экзаменов, с рекомендацией писательской организации. Учится там два года.
Только после переезда в Москву летом 1936-го и поступления на филологический факультет ИФЛИ начинается настоящее образование.
«Я не бесталанен, — записал он в своих „рабочих тетрадях“ в 1933 году. — Но талантливость моя не настолько велика, чтобы проявляться без особых усилий с моей стороны, без труда, при наличии все обнаруживающейся некультурности».
«Я абсолютно уверен, что если буду по-настоящему (по-брюсовски, по-горьковски) работать, — смогу стать большим писателем. Но… если я окажусь и не большим, то первым буду знать это».
4. Заместитель Есенина и Маяковского
Каким же именно поэтом он хочет быть? Под чьим влияние находится в ранние годы?
«Единственный из советских поэтов», чье влияние на себя он признавал, был Михаил Исаковский. В те годы, когда подросток Твардовский привез в Смоленск свои первые стихи, он работал в редакции газеты «Рабочий путь». В стихах «уже известного в наших краях поэта я увидел, что предметом поэзии может и должна быть окружающая меня жизнь советской деревни… Пример его поэзии обратил меня в моих юношеских опытах… к стремлению рассказывать и говорить в стихах о чем-то интересном не только для меня, но и для тех простых, не искушенных в литературном отношении людей, среди которых я продолжал жить. …Необходима оговорка, что писал я тогда очень плохо, ученически беспомощно, подражательно».
Правда, есть еще одно имя. Сборник стихов О. Мандельштама, вышедший в 1928 году, по словам самого Твардовского, — «часть той поэтической школы, которую я проходил в юности, и я отмечаю это с самой искренней признательностью».
Мандельштам и Исаковский!.. Трудно найти другого поэта, говоря об учителях которого пришлось бы назвать рядом два этих имени.
Твардовскому, по его же словам, чужды были — по разным причинам — и Есенин и Маяковский. «Откуда у Вас эти чисто есенинские мотивы и даже лексика: Я таким родился непутевым…Откуда эта ветхая, истрепанная „надрывность“? — писал он начинающему поэту в феврале 1948 года. — …Не влюбляйтесь, пожалуйста, в его кокетливое, самолюбивое нытье (ах, какой я красивый и какой трагичный!)». Борьба с «есенинщиной» разлита в официозном дискурсе того года; но это не отменяет личной убежденности Твардовского в том, что он пишет.
Отношение к Маяковскому — более сложное.
Мандельштам писал в 1922 году, что Маяковским «разрешается элементарная и великая проблема „поэзии для всех, а не для избранных“. Экстенсивное расширение площади под поэзию, разумеется, идет за счет интенсивности, содержательности, поэтической культуры». Вполне логично Мандельштам говорит, что «Маяковский, основывая свою „поэзию для всех“, должен был послать к черту все непонятное, то есть предполагающее в слушателе малейшую поэтическую подготовку. Однако обращаться в стихах к совершенно неподготовленному слушателю — столь же неблагодарная задача, как попытаться усесться на кол. Совсем не подготовленный совсем ничего не поймет, или же поэзия, освобожденная от всякой культуры, перестанет вовсе быть поэзией и тогда уже по странному свойству человеческой природы станет доступной необъятному кругу слушателей» («Литературная Москва»). Вот эту «элементарную и великую проблему» заново стал решать в середине 30-х годов Твардовский. Начинающий поэт взялся за решение квадратуры круга: писать «для всех» — и остаться поэтом.
Молодой Твардовский, в сущности, поставил себе литературной задачей заместить Есенина и Маяковского одновременно, то есть тех, кого в те годы противопоставляли как полюса современной поэзии.
Как это понимать? Так, что Твардовский, на наш взгляд, задумал стать поэтом деревни, но в то же время полноправным гражданином того нового государства, которое открыто оттесняло деревню на задворки.
Стать лириком — вслед за Есениным. Но быть и глашатаем новых идей — как Маяковский. И при этом — быть доступным всем, но остаться в поэзии: задача, мучившая и сломавшая Маяковского.
«Я глубоко убежден в том, что поэзия настоящая, большая создается не для узкого круга стихотворцев и „искушенных“, а для народа. <…> Заставить широкие массы людей читать стихи, найти доступ поэтической речи к их сердцам — это самое высшее счастье для поэта, и этого нелегко достигнуть», — говорил Твардовский в 1947 году на Всесоюзном совещании молодых писателей, то есть тогда, когда сам он именно этого достиг, эту свою задачу выполнил — прежде всего в «Василии Теркине». По мысли Твардовского, это то, чего хотел, но не смог сделать Маяковский: «Возьмите Маяковского. Какое сознательное, страстное стремление уйти из малотиражной книжечки в народ! Этот человек был бы счастлив печататься на фронтонах самых больших зданий города и на спичечных коробках, только бы уйти с книжной полки»[611].
Мечта его была о том, что так просто и звучно выразится потом в одной строфе «Теркина»:
Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке:
— Вот стихи, а все понятно,
Все на русском языке…
Этому предшествовали несколько лет его упорных попыток заново ввести в литературу фигуру крестьянина, мир деревни — после долгой борьбы государства с крестьянством, прямо проецировавшейся (по условиям советского социума) на литературу. Твардовский стремился передать черты родного ему крестьянского мира, а в то же время не противостать официальному взгляду на этот мир. К этому взгляду он был близок не по рождению и воспитанию в семье, которую советская власть выгнала из родного дома и в полном составе отправила в ссылку, а по сложившимся в ранней комсомольской юности убеждениям.
Борьба с самим собой легла в подоплеку (не прямо в тексты, в отличие от литераторов поколения 1890-х годов, например в «Зависть» Ю. Олеши) поэзии Твардовского, давая ей порой невольную глубину.
Еще в 1926 году, через два года после того, как Есенин горько
