Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

столицы, Пикассо возобновил отношения с писателем. Они часто обедали вместе в ресторане Le Catalan или встречались в студии Доры Маар. Дефицит продуктов питания в оккупированном Париже серьезно повлиял на повседневную жизнь каждого горожанина, нехватка бумаги вызывала трудности в газетном и издательском мире, а перебои с красками и кистями сильно ударили по живописцам{734}. В этот непростой период Кокто, несомненно, предложил помощь своему другу-художнику.

Брассай, заглянувший в студию Пикассо в первые месяцы оккупации, был удивлен множеством бронзовых статуй: «Я увидел более ста новых работ из бронзы, около двадцати из них довольно крупных размеров. Как, скажите на милость, ему удалось раздобыть столько металла в тот самый момент, когда оккупанты свергали с пьедесталов все бронзовые скульптуры в Париже? В ответ на мой вопрос Пикассо рассказал, что несколько преданных ему друзей втайне от немецкого патруля по ночам перевозили на ручных тележках гипсовые формы в литейные мастерские. А обратно везли уже отлитые из бронзы фигуры, предварительно закамуфлированные»{735}.

Здесь ясно, что Кокто, ставший кумиром нацистских оккупантов, вел опасную игру, симпатизируя Пикассо, Элюару и Максу Жакобу, при этом поддерживая Брекера и Шардона. Восхваление Брекера в статье Кокто вызвало отвращение и гнев у многих писателей. Самая бурная реакция последовала со стороны Элюара: «Мой дорогой Кокто, – писал он, – Фрейд, Кафка и Чаплин были запрещены людьми, которые почитали Брекера. Как неправильно с Вашей стороны вставать на сторону цензоров! Те, кто Вас любит и восхищается Вами, страшно потрясены! Пожалуйста, дайте нам повод снова доверять Вам. С уважением, Поль»{736}. Но как бы отреагировал Элюар, если бы ему удалось прочесть такую запись из личного дневника Кокто: «Было бы ужасно помешать Гитлеру выполнить его задачу»{737}?

На фоне царивших в то время хаоса и тревоги у многих, в том числе и у Пикассо, были друзья в противоборствующих лагерях. Десятого сентября 1942 года, менее чем через три месяца после той ссоры Элюара и Кокто, художник пригласил их обоих отобедать с ним. Те же самые люди, которые сотрудничали с оккупантами и тайно восхищались Рейхом, были способны пойти на многое, чтобы спасти друга-еврея, оказавшегося в опасности, и использовали свои связи среди высокопоставленных лиц в администрации Виши или нацистской интеллигенции. Так и Элюар, несмотря на свои нападки на Кокто, позже защищал его на послевоенных судебных процессах. В таком маленьком мире искусства и литературы, где долгая и тесная дружба подвергалась испытаниям, не было ничего необычного в том, чтобы вступать в сомнительные сделки с совестью. Что касается Пикассо, то его идеологические предпочтения были очевидны, как и шаткость его положения иностранца и представителя «дегенеративного» авангардного искусства. Полное погружение в работу в очередной раз стало единственным способом для него достойно пережить те опасные времена.

Через два года после смерти Амбруаза Воллара его галерею купил арт-дилер Мартин Фабиани. В 1942–1943 годах он не раз посетил студию на улице Гран-Огюстен, где Пикассо создал серию портретов галериста – длинное, изможденное, похожее на нож лицо и непроницаемые глаза. После освобождения Франции от нацистских оккупантов выяснилось, что Фабиани был «тесно связан с немцами во время войны», участвовал в ограблении еврейских коллекционеров и «зарабатывал большие суммы денег на Пикассо и Матиссе, с которым у него был контракт»{738}. В те же годы Пикассо навещали и официальные лица оккупационной администрации: Эрнст Юнгер, Герхард Хеллер, а также Вернер Ланге, офицер немецкой службы пропаганды, в чьи обязанности входило наблюдение за художниками.

Тем временем цены на работы мастера росли. Восемнадцатого июля 1941 года одна из его картин была продана за 650 000 франков. Через год другая ушла за 610 000 франков. К декабрю 1942 года купили еще два произведения на общую сумму 2,9 миллиона франков! В те смутные годы судьбы картин Пикассо складывались по-разному: часть работ была разграблена, некоторые полотна сожгли нацисты, какими-то холстами художник расплачивался за оказанные ему услуги, а другие стали предметом прибыльной торговли. И как художник смог найти дорогу в этом запутанном лабиринте?

41

Работа

Я работал. Написал натюрморты с рыбой, крабом, угрями и весами{739}.

Пабло Пикассо – Хайме Сабартесу

Как художник, который на протяжении сорока лет занимался переосмыслением себя в мире искусства, продолжал творить в годы войны, когда ему так явно угрожала опасность угодить в ловушки, расставленные обществом ксенофобов и нацистскими оккупантами? Какова была защитная реакция Пикассо? Его скромная просьба о натурализации, благоразумные переезды из одного города в другой, новый уклад жизни (встречи с друзьями по утрам, а работа – днем и ночью во время комендантского часа) – все это, казалось, соответствовало правилам здравого смысла. В октябре 1944 года, стоя на краю пропасти, Пикассо вступил во Французскую коммунистическую партию.

В своей книге «Тотальные институты»[152] (Asylums) американский социолог Эрвин Гоффман определил изменения, которые постепенно наступали в «мире заключенного»: изолированный и «лишенный своей социальной роли» узник, находясь в постоянном напряжении между внутренним и внешним, испытывает клаустрофобию и переживает «гражданскую смерть». Однако Пикассо удалось избежать этой участи. Несмотря на то, что он вел практически затворнический образ жизни в студии на улице Гранд-Огюстен, отрастил длинные волосы и носил потрепанную одежду, которая делала его отдаленно похожим на бродягу (старый бесцветный пиджак, украшенный странного вида галстуком-бабочкой), художник всегда сохранял достоинство{740}.

Избегая темы войны, он продолжал исследовать настоящее, обращаясь к своей семье, друзьям, виду из окна или прозаическим предметам быта. Казалось, в тот период Пикассо был одержим вопросами повседневной жизни. «Эти мотивы не давали мне покоя, сам не знаю почему», – объяснял он позже. Художник писал пустые кастрюли, кофейники или, как на картине «Мальчик с лангустом» (Young Boy with Lobster, 1941), изображал еду, которая, учитывая перебои с продуктами в оккупированном Париже, являлась одним из главных объектов вожделения. Его «Кафе в Руайане» (15 августа 1940 г.) и «Площадь Vert-Galant» (25 июня 1943 г.) были наполнены красками прошлых лет, но выглядели пустыми и безжизненными. Портреты, которые Пикассо создал в военные годы, были причудливы и тревожны: «Женщина в синей шляпе» (Woman with Blue Hat, 1939), «Женщина в шляпе, сидящая в кресле» (Woman with a Hat Sitting in an Armchair, 1941), «Бюст женщины» (Bust of a Woman, 1941). В основном на них была изображена Дора Маар в образе разбитой, страдающей женщины из нереального мира.

Дальше последовали депрессивные натюрморты со зловещими названиями и маниакальной точностью дат и мест их создания, такие как