Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Город Лохвица располагался, как уже было сказано, в 12 верстах от железнодорожной станции. Сообщение между станцией и городом находилось в руках извозчичьих компаний. Статус извозчика в городе был довольно высок. Извозчики были тесно связаны с домовладельцами, так как перевозили для них товары в город и из города, и поэтому извозчики приняли их предложение проучить нас. И вот в одну из суббот – «шаббат нахаму»{534}, – когда мы устроили собрание за пределами города и возвращались под вечер обратно, извозчики напали на нас с палками и камнями: «Смутьяны! Социалисты! Наглецы!» Лейзера Шейна с нами не было: он выехал с семьей Дунаевских на дачу в Гадяч. Нападающие прямо сказали, что они хотят побить именно «главаря», а его «заместителя», этого умника из бейт-мидраша, не тронут – он только делает то, что говорит ему «большой»… Мои товарищи были очень подавлены. Вечером я собрал совет и распорядился, что завтра ночью, когда извозчики поедут из города на станцию, товарищи должны выйти в поля им навстречу и стрелять (в воздух), направляя оружие на повозки тех из них, кто принял участие в нападении, не пропустив никого. Но ни в коем случае не стрелять в остальных.

Все получилось намного лучше, чем было задумано. В понедельник никто не захотел воспользоваться услугами этих извозчиков. Во вторник рано утром ко мне в комнату пришла делегация из старейших извозчиков и попросила о мире. Они сожалеют и просят прощения, они не виноваты, их молодежь послушалась «умников» из богатых. Они готовы заплатить штраф, только бы мы распространили пошире, что мы ничего против них не имеем. «Ведь мы умрем с голоду! Какой ужас!» После кратких переговоров и после того, как я объяснил им значение того, что они сделали, они пожертвовали двадцать пять рублей на нужды самообороны, а я пообещал им, что мы принимаем их извинения, прощаем их и больше не держим на них обиды. Примирение было полным и истинным. В дни, когда меня искала полиция и поблизости находилась экзекуционная команда, а на станции Ромодан, за три станции от Лохвицы, не соглашались сдать зал для празднования свадьбы моего старшего брата, опасаясь, что полиция придет меня искать, извозчики Лохвицы хранили верность договору, предупреждая меня об опасности, и часто подвозили на другую железнодорожную станцию, Сенга или Юсковцы, где меня никто не знал и откуда я мог уехать с меньшей опасностью.

Главными темами нашего общества был предстоящий конгресс, идея территориализма и проблема нашего присоединения к Сионистской социалистической партии. Элиэзер требовал присоединения, и мы много спорили и обсуждали этот вопрос. По вопросу Эрец-Исраэль и территориализма наши взгляды расходились, или, как это определял Элиэзер Шейн, существовали разногласия в оценках. Шейн относился к моей идее «палестинского территориализма» скептически. Значение Эрец-Исраэль, говорил он, не в ее территории, а в исторической ценности, которая может быть решающей, только если остальные условия более или менее равнозначны. А в нашем положении все решает территориальный вопрос, и надо относиться к нему как к единственному определяющему наши действия фактору. Он также сомневался, возможно ли будет сохранить единство сионистского движения. Он был не согласен с моими взглядами на «палестинский территориализм» как на основополагающий принцип, а мою концепцию стихийных процессов считал неверной. Шейн – радикальный революционер: воля человека, воля объединенного общества должны стать решающими факторами. Конечно, эта воля тоже является продуктом исторической необходимости, но мы не должны гадать: мы знаем, что от нас требуется, и мы хотим выразить это. Поэтому важно прояснять свои позиции – и территориалисты, и «Ционей Циан» должны будут определить тезисы своих платформ и степень своей готовности их осуществлять и не смогут повесить свои неудачи на других. Принимая во внимание мою пессимистическую точку зрения на ближайшее будущее русских евреев, я, по мнению Элиэзера, не имею морального права не присоединяться к товарищам, которые считают также… Наш долг – создать мощное сионистско-социалистическое движение, которое охватит весь народ, поднимет бунт в галуте и станет первопроходцем в построении нового общества. Всякий, кто против галута, всякий, кто его действительно отрицает, должен и даже обязан возродить народ, подвигнуть его на «исход из Египта». Исход сейчас – главный принцип.

Наши споры вначале проходили с глазу на глаз, а потом и при товарищах. Из них только Давид Каплан и Зелиг-кузнец были, подобно мне, «палестинцами». И мы решили вступить в сионистско-социалистическую партию. Элиэзер Шейн убедил нас, что наше отрицание галута обязывает нас сделать это.

Наша деятельность в Лохвице получила известность. В то лето меня звали с докладом в несколько городов, «организовать и представить социалистический сионизм». Я хотел бы отметить отдельные поездки подобного рода, произведшие на меня наибольшее впечатление. Одна привела меня в Гадяч, уездный город в двух станциях по железной дороге от Лохвицы. В этом городе организовалась группа сионистов-социалистов. Во главе ее стояли Ансельм (Аншель) Слуцкий, студент Киевского университета, и мой двоюродный брат Лейб Мадиевский, который был активистом сионизма, делегатом минского съезда и готовился к экзаменам на аттестат зрелости. В Гадяче также существовала группа еврейских социал-демократов, и они пригласили молодого Зеленского, сына известного полтавского адвоката (Азар даже посвятил этому юноше и его судьбе специальный рассказ), который был известен как убедительный оратор и успешный борец с сионизмом. Он должен был вести пропаганду против сионизма вообще и социалистического сионизма в частности. Товарищи призвали меня на помощь. Дискуссия продолжалась два вечера, по пять-шесть часов каждый день. Зал был полон молодежи и интеллигенции. Выступление Зеленского апеллировало к «марксистским» теориям: евреи – это не народ, еврейский вопрос будет разрешен в результате революции, в процессе которой мы находимся, а сионизм – это буржуазная утопия.

Первый раз в жизни я выступал в публичной дискуссии против известного оратора, который своей внешностью и речами буквально пленял сердца. Мой ответ, занявший около двух часов, был также сосредоточен вокруг трех вещей. Во-первых, я указал на то, что есть настоящая наука, а есть такая, что только кажется наукой, использует научную фразеологию, но при этом является карикатурой на науку. Я рассказал в гротескной форме историю, которую Шломо Маймон описал в своей автобиографии – о том, каким образом он изучал медицину и как решил исцелять больных, руководствуясь полученными знаниями. В его учебнике медицины были описаны симптомы, по которым можно определить, чем болеет человек. «"Я изучил книгу и спросил у больного, – пишет Маймон, – у тебя болит желудок?" "Нет, с желудком все хорошо, – ответил тот. – У меня горло болит". "Не морочь мне голову! – закричал я. – По всем признакам у тебя должен болеть желудок. С ним должно быть что-то не в порядке"». К тому же виду «науки», сказал я собранию, относится «наука», согласно которой утверждается, что мы – не народ. Я объяснил термин «самоопределение» и описал… образование, которое получило наше поколение, его историю и упования и, к смеху собравшихся, к которому и сам присоединился, доказал, насколько смехотворно говорить о том, что мы, евреи, не являемся народом, что я не являюсь частью еврейского народа, не принадлежу к нему…