Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Туган-Барановский много расспрашивал меня о нашей молодежи, о сионистских и социалистических основах (платформе) нашего движения, о «революционных процессах» в наших кружках. В конце этого долгого разговора он выразил уверенность в том, что мы действительно находимся накануне революции и что мои опасения, что страну в связи с укреплением революционного движения захлестнет волна погромов, лишены особых оснований.

Так как разговор зашел о приближении революции, я решил обсудить с Туган-Барановским вопрос самообороны и участия в ней русского общества. Я сказал ему, что его определение близкой революции и его уверенность в том, что она перейдет в открытую борьбу, справедливы.

Русские массы только сейчас начинают вливаться в революционное движение. Хотя этот процесс идет быстро, он также изо всех сил увлекает «новичков» за собой. В революционных рядах – и даже среди оппозиции – разразились выступления, все вызывают врага на бой, а тот вначале сконцентрировал свою борьбу на евреях, потом – на революционерах вообще, а потом – на оппозиции. Правительство истребляет нас, как на войне, дивизия за дивизией.

Я очень осторожно заметил, что мне кажется, что все общество, со всеми своими течениями и фракциями, революционными и оппозиционными, пренебрегает опасностью и не придает должной важности «организованным восстаниям» против будущего всего движения обновления в России. «Я опасаюсь, – сказал я, – что вместо «управления ходом дел и направления его» мы даем ему властвовать над нами». Туган-Барановский помолчал минуту и сказал со смехом: «Ты хочешь одновременно ускорить процесс и замедлить его. А это не зависит от нас, это естественные процессы. Беда сейчас не только в национальной сфере: она увеличивается и становится все более опасной и в социальной. Конечно, как и во всякой войне, революционная "стратегия" очень важна: надо продвигать отдельные силы и вовремя замедлять другие. Но рамки замедления и продвижения заданы, и не стоит их менять». Он согласился со мной в том, что эти рамки не определены четко, а только намеком, что организация самообороны очень важна и что она может сыграть большую роль, если удастся задействовать в ней и русское население. Но это будет непросто. Он говорил спокойно и просто, как о чем-то отвлеченном.

У этой беседы была и практическая польза: Туган-Барановский рассказал о ней своим друзьям из земства и Крестьянского союза. И они действовали вместе с нами в октябре, в дни погромов, которые дошли и до Лохвицы.

Чувство или, лучше сказать, ощущение, что сила и репутация власти испаряются и мы стоим на пороге революции, было всеобщим. Я ощущал это даже 20 тамуза, когда товарищи в Хорале пригласили меня прочесть доклад о Герцле в честь первой годовщины его смерти. Траурное собрание проходило в большой синагоге, которая была заполнена до отказа. Почти все магазины в городе закрылись, а среди публики были люди всех возрастов, даже пожилые. Пришла и моя мама. Она сказала: «Говорят, ты хорошо умеешь все объяснять, а людям нравится тебя слушать. Я тоже захотела послушать». А папа сказал: «Магазины закрыли не из уважения к памяти Герцля, а от страха перед твоими «товарищами», который напал на людей». Так или иначе – все это произвело в городе большое впечатление, и это в то время, когда здесь по-прежнему начальствовал тот самый уездный голова, который арестовывал меня в прошлом году.

Глава 19. Три месяца революции и погромов

(октябрь-декабрь 1905 года)

Близость революции ощущалась в стране уже в августе. Но мы почувствовали ее только во второй половине месяца. Во второй половине июля и первой половине августа мы в нашем кружке все еще находились под влиянием атмосферы седьмого сионистского конгресса и спора между «Ционей Цион» и территориалистами. Шейн был доволен решениями конгресса, особенно по вопросу раскола и выхода территориалистов из Сионистской организации. Он утверждал, что уважения достойны обе стороны, не искавшие компромиссов и не желавшие затушевать все разногласия. Несмотря на это, я чувствовал себя не победителем, а побежденным. Я утверждал, что «территориалистская» энергия, тяга к земле, которую сионизм только начал пробуждать в еврейских массах, потратится впустую. «Ционей Цион» удовольствуются малым и сделают упор на духовных и культурных аспектах, на историческо-национальной стороне сионизма, а территориалисты будут опираться на исторические процессы, и энергия территориализма перейдет в совсем другое русло, и направление на полное отрицание галута, которое политический сионизм начал насаждать в народе, исчезнет как не бывало.

Верные мне Давид и Зелиг были еще более расстроены, чем я. Они в воображении уже связывали свое будущее с работой первопроходцев, настоящих пионеров в еврейском государстве, или с поселенческой работой ради подготовки почвы. И вот… Оказывается, для этих мечтаний нет никаких оснований. Особенно огорчался Зелиг. Он был тогда молодым человеком лет семнадцати, невысоким и широкоплечим, с тонкими чертами округлого лица и железными ручищами, с курчавыми золотыми волосами и голубыми глазами, глубокими и мечтательными. Я говорил, что в сиянии лица и свете глаз Зелига можно увидеть его рай, все его мечты и упования. Самой большой его мечтой было еврейское государство. «Государство для нас и только для нас». Свободное, социалистическое еврейское государство, но непременно «реальное». И именно в Эрец-Исраэль! Он скептически отнесся к идее нашего присоединения к ССРП: он, Зелиг, не представляет себе иного исхода из галута, кроме как в Эрец-Исраэль. Однако он не хотел продолжать самостоятельно размышлять на эту тему после решения товарищей, да и не осмеливался. Но не переставал шептать мне: «Жаль, что нет еврейского государства, которое могло бы быть в Эрец-Исраэль!» Он абсолютно верил Элиэзеру и всему, что тот говорил. И если «он» сказал, что это невозможно, что нет времени ждать, что если мы будем оставаться на месте еще какое-то время, мы совершенно выродимся, а может, и будем уничтожены, – делать нечего. Надо торопиться! Но несмотря на это… жаль, в Эрец-Исраэль было бы уместнее… лучше. И даже безопасней. «В Эрец-Исраэль мы бы чувствовали себя уверенней. И отец мой так говорит, – сказал он мне. – Если бы ты решил возразить Элиэзеру, мы с Давидом (Капланом) первыми пошли бы за тобой. Сердце подсказывает мне, что этот путь правильный, но слова Элиэзера справедливы».

Все семья Зелига находилась под нашим влиянием: его старший брат, который работал вместе с их отцом-шорником, был членом нашей организации, сестра училась в школе для девушек, и отец с матерью – она была швеей – были постоянными посетителями «недельных хроник», а в их доме был склад оружия кружков самообороны. Зелиг рассказал мне по секрету, что его отец тоже в свое время был революционером и покушался на губернатора или на вице-губернатора.