Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Второй, кто напал на меня, был его брат Абрам Зархович – он был выше и толще, менее лысый и более растерянный, владелец большой паровой мельницы; он также был одним из самых богатых людей в уезде. С собрания до поезда я ехал вместе с моим братом Нахумом. Извозчик был типичный горожанин-украинец с хитрыми глазами и пышными усами. Мой брат спросил его: «Кто из двух братьев Зарховичей лучше, Берке или Авромке?» Извозчик ответил: «На этот вопрос сложно ответить. Вот, перед нами проходит пара коров и оставляет навоз. Я проехал на телеге и разделил навоз на две кучки. Скажи мне, пожалуйста: какая половина лучше? Вот так и Берке с Авромкой! Я слышал, они править собираются!» Брат сказал: «Извозчик как будто слышал твои слова. И вот реакция!»

Между тем революционные настроения в стране усиливались день ото дня. Шейн уехал из Лохвицы, а я остался еще на месяц. В дом Дунаевских пришла учительница из Гадяча, тоже из семьи Зархович (ее звали Маня), но не из богатых. Она присоединилась к движению и блестяще проявила себя и в организации самообороны, и в пропагандистской работе, и в профсоюзных делах. Своей серьезностью, сдержанностью и душевностью, прелестной скромностью и любовью к людям, которыми она была наделена, Маня завоевала сердца всех товарищей. Во время нашей первой встречи я сразу подружился с ней. Когда я пришел к Дунаевским (я учил мальчиков ивриту), меня представили ей, и она спросила: «Вы не сын Бен-Циана Динабурга?» Я изумленно раскрыл глаза и ответил: «Что? Это я Бен-Циан Динабург». Она удивилась. Она думала, что мне сорок с лишним лет, и не ожидала, что я ее ровесник. Выяснилось, что я действительно ее ровесник: мы родились в один день, 2 января 1882 года.

Известие о моем реальном возрасте не подорвало ее доверия ко мне. Оказалось, что ошибка в определении моего возраста возникла в том числе и на основании ее беседы с Йехудой Новаковским, который рассказал ей о моих планах в Одессе по поводу партии, которую я задумал, а также бесед обо мне с Шейном. Это признание сопровождалось громким смехом, которым так часто смеются в юности, и послужило основой для крепкой дружбы. Между тем брожение нарастало. Мы знали, что в Лохвице действует организованная пропаганда по подготовке еврейских погромов. Эта пропаганда велась во всех городах губернии. Мы знали имена людей, которые ее вели: нотариуса в Гадяче, богатого лавочника в Ромнах, домовладельцев Лохвицы и прочих.

Мы вступили в переговоры с социал-демократами и Крестьянским союзом по поводу организации совместной самообороны, в которой бы помимо евреев нашей организации участвовали бы представители этих партий.

В конце августа была опубликована правительственная резолюция по поводу событий в Белостоке{546}, в которой правительство отрицало распространившуюся информацию о резне и отметило, что там было убито всего… 35 евреев и трое христиан и ранено всего 33 еврея. Мы знали, что это не так. В самой резолюции было прямо сказано: возможно, что цифры «не соответствуют действительности». Это «всего» было призвано напугать, а в конце резолюции содержалась по сути неприкрытая угроза еврейских погромов и убийств евреев. Резолюция несла евреям ужасные вести.

В течение сентября в ходе пропагандистской работы по вопросу выборов в Думу я познакомился со многими людьми из социалистических партий, украинского [национального] движения и Крестьянского союза, которые действовали в Лохвице, Лубнах и других городах. Когда объявили забастовку на железных дорогах, я был одним из немногих в городе, кто знал о происходящем в округе и о масштабах забастовки. Все ждали публикации манифеста о даровании конституции. Я был уверен, что нам нужно как следует готовиться, чтобы помешать выступлениям черносотенцев, погромщиков, организованных властями, и что это вопрос самый срочный. Я объяснял товарищам, что надо не редактировать всякие «манифесты», а быть готовыми к бою, стоять на страже и смотреть, как правительство будет реализовывать свои обещания. Товарищи со мной не согласились. Правда, в нескольких местах, в том числе в Лохвицах, моя точка зрения была принята. Об этом свидетельствует не только то, что мы смогли организовать совместную самооборону, в которой приняло участие около 30 юношей-христиан, но и то, что мы смогли повлиять на главу местного Крестьянского союза (его звали Бидро), члена городской думы, чтобы он объявил на заседании совета от имении участников самообороны, что, если произойдут погромы, дома всех членов совета, которые приложат руку к их организации, запалят со всех сторон. И всем следует знать, что в наши дни человеку сложно быть спокойным за собственную жизнь, если «дело» начнется.

Через два дня городовой пригласил меня к исправнику. Сдается мне, дело было около пяти вечера. Я подчинился. Домовладельцы испугались. Но я их успокоил: если бы меня хотели арестовать, меня бы не приглашали так вежливо. Городовой ушел, сказав только, что мне следует прибыть немедленно. Через четверть часа я был в полицейском участке. Меня провели в комнату исправника, который произвел на меня несколько странное впечатление своей внешностью. Низкорослый, хромой, тощий и широколицый. Он окинул меня взглядом. По-видимому, его тоже удивил мой возраст. Исправник предложил мне сесть и обратился ко мне со следующими словами: «Мое приглашение, сделанное в такой форме, возможно, удивило вас, молодой человек. Но я хорошо вас знаю – намного лучше, чем вы думаете. И я хочу сказать вам прямо: я знаю, что вы не раз говорили, что исправник – организатор погромов. Но позвал я вас не из-за этого. Я позвал вас потому, что слышал о вас и хорошее, от людей, которым я верю, а также от Михаила Ивановича (Туган-Барановского), и поэтому я оказываю вам исключительное доверие. Вот телеграмма, читайте!» В телеграмме было написано: «Исправнику Лохвицы: охранять почту и казну. Князь Урусов, губернатор».

«Вы понимаете, молодой человек, что значит эта телеграмма? И она послана открыто, не только я прочел ее, ее прочел и кто-то на почте. И я – организатор погромов? Вы знаете, зачем я позвал вас и показал вам эту телеграмму? Не потому, что меня напугали слова Бидро, а потому, что я знаю, что вы потребовали от социалистических партий не организовывать манифестаций и «придерживаться иной тактики». На основании этого я понял, что вам известно многое о том, что случится и произойдет, однако, к моему сожалению, недостаточно… Я могу сказать вам, что погромов не будет, но меня скорее всего из-за этого сместят. Я оказал вам небывалое доверие, потому что я хочу, чтобы вы – и только вы – сами узнали истинное положение вещей».

Я был не столько удивлен встречей и беседой, сколько озадачен содержанием телеграммы. И мне казалось, что исправник тоже был им озадачен и под влиянием этого чувства пригласил меня и сказал то, что сказал. Телеграмма ясно говорила: охранять только казну и почту и не предпринимать ничего против погромов. И косвенно сообщала об этом всему населению…