Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

«Мы уже привели им "мессию и спасителя", и что из этого вышло? Ты знаешь, что Рамбам сказал про этого "мессию"? Ты же знаток Рамбама! Что "это привело к падению Израиля от меча и рассеиванию и унижению его остатков". И что "в день, когда он пришел в мир, умножились войны и кровопролитие, преследования, угнетения и уничтожение евреев, так как он ввел в заблуждение большую часть мира". Ты что, не знаешь, – сказал дядя, – что антисемиты уже начинают смешивать социализм с ненавистью к евреям? И кончится тем, что ненавистники Израиля примешают свою ненависть к социализму и победят. Поэтому сойди с этого пути! Все будет еще проще – соседи убьют нас, захватят наше имущество и объявят, что они воплощают принципы социализма! Это будет государственный социализм: они пойдут от дома к дому по распоряжению правительства, убьют нас и возьмут наше имущество. Правительство присоединится и даже будет организовывать этот «социализм». Боюсь я, что еще при нашей жизни нам доведется увидеть страдания мессианской эры, и только их…»

В таком духе он говорил долго – Талмуд и Каббала, хасидизм и палестинофильство, философия и мрачные пророчества о будущем соединении антисемитизма и социализма.

Я попытался объяснить дяде мою позицию с помощью высказывания раббана Гамлиэля{537}: «Что, из-за глупцов, поклонявшихся солнцу, луне и звездам, нам перестать наслаждаться сиянием солнца, луны и светом звезд?» Это сравнение рассердило дядю, но особенно его рассердил мой насмешливый тон. Я сказал: «Сионизм и социализм – это ведь базис, подложенное. А сказано в «Мидраше Танхума»{538}: одежда из смешанных тканей, шатнез{539}, не будет одета на тебя, на тебя одета не будет, но будешь подкладывать ее под себя».

Дядя объяснил мне значение килаим и смысл запрета сажать на одном поле плодоносящее и неплодоносящее дерево. Завершил он свою речь строгим предупреждением: «Это соединение несоединимого не только повредит нам, оно уничтожит нас. Ты увидишь – еврейское имущество конфискуют, евреев разрешат грабить на законных основаниях, как буржуев, и даже преследовать и убивать – как врагов социализма, а ты и твои друзья – вы отречетесь от Сиона и Израиля! И все это будет по твоей вине и по вине тебе подобных, заблуждающихся и вводящих в заблуждение многих!»

Подобным образом мой дядя распространялся два часа без перерыва, не давая мне открыть рот. Начал с объяснений про соединение несоединимого, в котором заключается бунт против законов божеских и человеческих, и закончил описанием ужасов преследований и уничтожений. Его слова были хорошо продуманы – и устрашающи. Я вышел от него разбитым и почти сломленным.

Вернувшись под вечер в Лохвицу, я обнаружил на своем столе конверт с запиской Гени Волынской. Она приглашала меня на завтрашнюю встречу с профессором М. Туган-Барановским перед его отъездом из города (в письме она называла его «Туган» – так его именовали приятели и близкие друзья) и просила дать ей знать, как только я вернусь в город. Встреча была назначена в доме одного из членов земства, приятеля Туган-Барановского. Геня привела меня туда, представила и ушла, сказав: «Я выполнила свою задачу».

На диване сидел Туган-Барановский – мужчина лет сорока пяти, высокий и широкоплечий, с крупными чертами лица, в черном костюме, с красиво повязанным галстуком. Он поднялся мне навстречу и протянул руку, пригласив садиться. Ему интересно познакомиться со мной. Он очень интересуется сионизмом, а также лидерами движения – он слышал о моем влиянии на молодежь, и он всегда старается познакомиться с такими людьми. Поэтому он хочет побеседовать со мной. Я поблагодарил его и сказал, что я его ученик: я внимательно прочел его книгу «Очерки по новейшей истории политической экономии» и изучил его труд «Русская фабрика в прошлом и настоящем», а также, конечно, читал его высказывания о сионизме, напечатанные еще три года назад в июльской книжке ежемесячника «Русская мысль»{540} за 1902 год. Туган-Барановский был рад, что я знаком с его мыслями о сионизме. «Итак, – сказал он, – за последние три месяца я еще больше укрепился в этих мыслях по поводу сионизма. Я не согласен с теми, кто утверждает, что с исторической точки зрения осуществление сионистских идей невозможно. Они говорят: «Ничего подобного в истории не было!» Глупости. Именно это и интересно. Что же, мы во всех поколениях должны делать только то, что уже было? Мне надоел это смехотворный «историзм». Это детские речи. Мне ясно, что у победы сионизма будет всемирное значение. Всемирное историческое значение! Это будет победа человеческого разума и духа! Во многих отношениях. До этого общественный строй поддерживался почти стихийно, без вмешательства направленной воли. Еврейское государство, которое будет основано, будет, по сути, первым государственным образованием, возникшим по воле человека, по заранее запланированному плану. Хозяйственный строй тоже будет продуман». Он, Барановский, уверен, что победа сионизма и осуществление его идей откроют новую эру в истории человечества. Препятствия же, которые стоят на пути сионизма и которые он отметил в своей короткой статье – по сути, она стала ответом на запрос, – это препятствия, серьезность которых не следует преуменьшать. Но они служат становлению людей, которые с ними борются, – в борьбе люди мужают. Поэтому он интересуется нашим движением и его идеологами: они в каком-то смысле выросли в борьбе. Кстати, ему кажется, что со смертью Герцля в движении растет замешательство и усиливаются внутренние разногласия.

Территориализм должен, с одной стороны, облегчить основание еврейского государства, но с другой стороны – сильно осложнить: он лишит движение его романтически-исторической основы, а у нее есть практическая ценность.

Оказалось, что Барановский прекрасно разбирается в истории движения: хорошо осведомлен об ишуве в Палестине (он спросил меня об объединении виноградарей Ришон ле-Циона и о степени кооперации, которая у них принята), знаком со всеми трудами Герцля и очень его уважает. Я спросил его, читал ли он статью Короленко{541} о Герцле в «Южных записках» (в январской книжке 1905 года). «Конечно», – ответил он. «Я был задет этой статьей», – сказал я. «Почему? – спросил он. – Разве Короленко не назвал Герцля примером и образцом влияния личности на современную историю?» – «Я обиделся не за Герцля, а за Короленко: он вообще не воспринял то революционное, направленное на возвышение общественного строя, которое составляет основу воззрений Герцля. Короленко ценит его с довольно шаблонной и внешней стороны». Туган-Барановский улыбнулся: «Ну, не это главное в статье Короленко. У него есть собственные идеи по этим вопросам, и не стоит его за это судить. Несмотря на это, Короленко понял универсальную сторону личности Герцля, которая является примером и образцом для новых лидеров новых движений и их растущего влияния. Это концепция крупного писателя с зорким взглядом».