Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

Странно. Она, прожившая на сцене большую и несчастную любовь Мими и Чио-Чио-Сан, понявшая и воплотившая страсти Саломеи и необузданной Кармен, разделявшая страдания Виолетты и преданной душой Татьяны, она, воспевшая и выстрадавшая любовь стольких женщин, надеявшаяся, что сумела проникнуть в радости, боль, экстаз и страдания до самого конца, сейчас оказалась во власти чувства, которому не может найти подобия во всем, что когда-либо читала, видела или испытывала.

Где же покой и удовлетворение, где то безграничное счастье, которым она была охвачена тогда в Дрездене, когда теплое дуновение человеческой любви и благодарности чуть не свалило ее с ног на сцене? Казалось, что, придя однажды, все это всегда будет с ней. Но вот оказывается, недостаточно иметь талант, недостаточно подняться и возвыситься. Существует еще столько трудностей и огорчений, которые подстерегают тебя на каждом шагу и могут привести на грань отчаяния…

Мария вздохнула. И соседи по ряду отлично понимают ее. Переживания персонажей на сцене, хотя нет, не на сцене — в настоящем средневековом городе, порожденном фантазией Макса Рейнхардта, которым он управляет сейчас со всем своим умением и мастерством, вызывают всеобщее сочувствие. Однако что касается ее, то она очень далека в эти мгновения от смятения Маргариты, от происков Мефистофеля. А ведь подумать: только что мечтала согреться в лучах полностью заслуженной тишины и покоя, ни о чем не думать, отдохнуть душой. Однако мысли сами повели ее назад, в недавние дни. И, ступив на эту дорожку, она уже не может не вспомнить тусклую, скверно освещенную канцелярию, нацистского чиновника за столом, который смотрит на нее холодными глазами, выражающими крайнее недовольство собеседницей и беспредельную самоуверенность, понимание собственной непогрешимости. «Этот человек, наверное, никогда не радовался радостям других, — мелькает у нее в голове. — Даже если и переступал когда-то порог театра, трудно представить, чтоб ощутил симпатию к самопожертвованию артиста, не то чтобы слился с его радостями».

— Я бы не советовал, фройляйн, отказываться от великой чести, которая вам оказывается, — прерывает размышления его глухой твердый голос.

— Но не вижу возможности и принять ее, сударь. Существует земля, на которой я выросла и которая взрастила меня. Там у меня родители, братья и сестры. Отказаться от моего гражданства значило бы отказаться и от них. Но это свыше моих сил… Да и зачем совершать такой акт? Я честно тружусь, я всего лишь слабая женщина, не разбирающаяся в политике. Моей политикой является сцена…

Чиновник стал проявлять признаки недовольства.

— А между тем в политике следовало бы разбираться. С нынешних времен каждый в нашей стране обязан разбираться в политике. И обращаю ваше внимание, фройляйн: мы переживаем сейчас благословенные дни, когда, благодаря господу, в представителях германской нации возрождается их национальная гордость. Потомки бесстрашных тевтонов подвергнут изгнанию грязных пришельцев, заполонивших страну.

Мария подавленно молчит. Наверное, чтоб казаться воспитанным, интеллигентным человеком, нацист надел очки перед лицом одной из тех, кого, наверное, считает пришельцами.

— Я просто поражен, фройляйн, что вы не даете себе отчета в том, какой чести удостаиваетесь.

— Но, мне кажется, я все уже объяснила…

— Позвольте дать вам совет, к вашему же благу. Не принимайте поспешных решений. Подумайте о нашем предложении. А пока что по крайней мере не опровергайте версию, будто вы итальянского происхождения.

— Но я не итальянского происхождения!

Чиновник смерил ее почти разъяренным взглядом.

— Итальянцы наши друзья и союзники, что мешает вам быть итальянкой?

— Но ведь это одно и то же! — воскликнула Мария.

— Ага. И при этом смеете утверждать, что не разбираетесь в политике! Хорошо. Но на самом деле нам отлично известно, каковы ваши взгляды. Вы доказали их в истории с «Молчаливой женщиной». Так что помните: контракт в любую минуту может быть расторгнут. Тем более что у нас есть претензии и к директору Бушу…

Мария вышла из канцелярии в полуобморочном состоянии. С недавних пор прошли слухи, что ее намерены пригласить в берлинскую «Кролль-Оперу». Она думала, что вызов к чиновнику последовал в связи с этим. И вот, оказывается, какую плату требуют! Немецкое гражданство! Сейчас, когда все порядочные люди, все лучшие исполнители преданы остракизму или уехали из страны… Она вернулась в гостиницу и, остановившись у окна в полутемной комнате, почувствовала, что какой-то необъяснимый страх мешает ей включить свет. Стала всматриваться в мрак, окутавший спящий город. Но почему всюду такая темень? То и дело доходят разговоры о немыслимых вещах: случаи бандитизма, преступления. Ночные облавы и обыски, которые часто кончаются убийствами. Но что это за шум на улице? Как будто остановилась перед дверью машина? Холодная дрожь прокатилась по спине. Но нет, нет, все это глупости. Она ведь в гостинице, а сюда приезжают на машинах в любой час ночи. Как сказал этот субъект? «Потомки бесстрашных тевтонов предадут изгнанию грязных пришельцев…» И уже начинают это делать. Говорят, в театре Рейнхардта совершен истинный погром. Нацисты выкрикивали из зала проклятия в адрес талантливого режиссера и актера Фрица Кортнера, который был евреем. То же произошло и в «Шиллер-театре»…

Так что же делать? Как можно жить в подобной атмосфере? Трудно даже представить. Макс Рейнхардт, Моисси, Бруно Вальтер, конечно, уедут. И их, прославленных, авторитетных, всюду примут с распростертыми объятиями. Уже уехал в Америку Фриц Ланг. Его же жена, и не только жена — товарищ по работе, они столько фильмов сняли вместе — отказалась от него. Господи, что творится в мире? И что остается делать ей, чужестранке, еще, по сути, начинающей певице? «Нужно убегать! — внезапно пронеслась в голове четкая и ясная мысль. — Убегать. Но куда? И как будет с контрактом? Срок истекает только через шесть месяцев. Нужно поговорить с Бушем. Прямо сейчас, не откладывая. Но я, кажется, совсем теряю голову. Уже давно за полночь, и Буш к тому же в Дрездене. Даже позвонить в такое время неудобно. К тому же, говорят, телефоны прослушиваются…»

Она стала рассеянно бродить по комнате, прячась в тени мебели. «Но есть еще Рихард Штраус. Как я могла забыть о нем? Он может спасти. Поскольку авторитетная личность в этой стране. Поскольку немец, в конце концов. Пусть вмещается. Чтоб оставили в покое. Ничего другого мне не надо. Итак,