Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

Это был один из самых благословенных дней во всей ее жизни. Дружба и доверие великого маэстро, роли, которые отныне он поручал только ей, были поддержкой и утешением в минуты сомнений и отчаяния. А таких минут в ее жизни было немало.

Она резко проснулась. Показалось, что огромная черная птица, все время кружившая над ее головой, опускаясь все ниже и ниже, внезапно сильно ударила ее своим твердым, словно бы костяным крылом. Боли она не почувствовала, но в прикосновении крыла было что-то неприятное, отталкивающее.

Безумно билось сердце, и страх, беспокойство не хотели оставлять даже после пробуждения. Но она стала замечать, что с каких-то пор ощущение необъяснимого страха и озабоченности охватывает ее, едва только начинает отпускать сладкое оцепенение сна. Дошло до того, что стала даже с ужасом встречать наступающий день. Но почему? Разве не была полна радости ее жизнь в последнее время? Она окружена блестящими людьми, дружественно настроенными, в обществе которых совсем еще недавно и глаз не смела бы поднять и которые теперь приходили выразить ей восхищение и признательность.

И все же… Припомнился случай с «Молчаливой женщиной». Все поначалу шло как нельзя лучше! Удовлетворенный репетициями, на которых присутствовал, маэстро Штраус взял отпуск и уехал на свою виллу в Хармиш. Она даже не заметила ничего, однако другие…

Как-то к ней в гримерную зашел Карл Бём, дирижировавший спектаклем. Не ожидая приглашения, он удрученно повалился в кресло.

— Как вам нравится то, что происходит? — как никогда хмуро спросил Бём.

— А что происходит?

— Разве не видели афиш?

— Афиш? Но что с ними?

Люди, причастные к искусству, в чем-то похожи на детей. Вот и Карл — наверное, слишком мелкими буквами напечатали его имя, потому и расстроился.

— Так что все-таки с афишами? — повторила она.

— Сняли имя либреттиста. Цвейга… Представляете себе?

— Не может быть! Просто типографская ошибка.

— Если бы! Подобные ошибки полностью исключены. Распорядились нацисты, и директор им подчинился.

— Буш?!

— Чему вы удивляетесь? Он отдает себе отчет в том, что происходит. Все мы отдаем себе отчет и все же не можем согласиться.

— Что ж теперь делать?

И замолчала, чувствуя, что ее охватывает необъяснимый страх.

— Думаю, в основе все-таки недоразумение. Маэстро был так счастлив свободой! И вот, пожалуйста… Нужно непременно известить его! — пришла похожая на избавление мысль.

Но в ответ на телефонные звонки в Хармише отвечал только Йоган, камердинер, который все время повторял, что хозяин уехал и когда вернется, неизвестно. Это означало, что так решил он, Йоган, и никто не был в состоянии переубедить его.

Рассердившись, Мария пошла к Бушу.

— Что такое с Цвейгом? Почему сняли с афиши его имя?

Директор казался невыспавшимся, лицо у него было землистого цвета.

— То же, что и со всеми, фройляйн Мария. Сейчас существуют вещи, которые решаются не нами.

— С каких пор афиша больше не зависит от дирекции театра? — искренне удивилась она.

— Как видите, дорогая моя, такая пора наступила.

И беспомощно развел руками.

Мария молчала, покусывая губы, чтоб не сказать ничего лишнего или необдуманного. Она знала, о чем говорил директор. То и дело вокруг происходили страшные вещи. Она своими глазами видела огромный костер на площади Альтмарк, в который фашисты бросали груды книг. Возможно, среди них были и книги Цвейга. Ее охватило тогда горькое сожаление, что такое богатство предается огню. Сейчас, однако, ею овладела ярость. Она пришла к директору от имени коллег. На нее возлагали надежды, потому что с какого-то времени она занимала в театре ведущее положение.

— Довожу до вашего сведения, что не буду петь в этом спектакле!

— Фройляйн!!!

— Не буду!

— Но уже проданы билеты. На афишах стоит ваше имя.

— Пусть будет восстановлено имя либреттиста. Мы готовили спектакль вместе. Он должен увидеть его. Или отменим спектакль.

— Фройляйн Мария! — Буш был на грани ярости, но в то же время взгляд его выражал беспредельное удивление. — Вы отдаете себе отчет, насколько рискуете? Это опасно! Прислушайтесь к моим словам… Хотя нет нужды говорить о том, каковы могут быть для вас последствия.

— Я требую только справедливости.

— Напомнить, сколько стоит билет в оперу?

— Именно поэтому. Передайте всем этим господам, что я отказываюсь появляться в спектакле, пока на афишах не будет восстановлено имя либреттиста.

— Вы сами не понимаете, в какое положение себя ставите. Именно вы, именно вы преподносите мне такой сюрприз!

Спектакль все-таки состоялся: имя либреттиста было восстановлено. Но с тех пор она ощущала вокруг себя какую-то настороженность, явно напряженное отношение многих из тех, с кем приходилось общаться. И не оставляла мысль о том, что ее подстерегает какое-то несчастье, предстоят тяжелые испытания. Особенно тягостно это чувство было по утрам, когда она, просыпаясь, с неведомой доселе остротой чувствовала, до чего же одинока! Никого, никого во всем мире, на кого можно было бы положиться, с кем посоветоваться в трудную минуту. Многие восхищаются ею, возможно, уважают, но все равно остаются чужими. Разве лишь Фреда…

Фреда тихонько постучала, как делала всегда, и вошла в элегантную спальню, в которой царил полумрак. Тяжелые гардины не давали пробиться в эту комнату гостиницы «Эдем» свету раннего утра. Поставила поднос с кофе на ночной столик, отодвинула гардины. В комнату проник беловатый свет. Начинался день, который явно будет ясным, но еще холодным. Зимние праздники, кстати, давно прошли, стояла середина февраля, и к полудню солнце войдет в силу и начнут слезиться сосульки на крышах. Так же, как было вчера. Чувствовалось приближение весны.

Мария вытянулась в кровати, вздохнула и, не открывая глаз, спросила:

— Уже пора, Фреда?

— Ничего не поделаешь, фрау Мария. Пора.

— Газеты принесла?

— А