Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

ее сторону милейший профессор, сейчас один из тех, кто занял место Дугласа Фербенкса, Мозжухина или Рудольфо Валентино. Широкая улыбка на его лице, открывающая ослепительно белые безукоризненные зубы, сверкает на фасадах всех кинотеатров мира.

— Прошу. Его сердце сейчас принадлежит вам, фройляйн Мария.

Польщенный Форст громко рассмеялся. Совсем недавно на экранах появился фильм «Старая песня в Хейдельберге», и мелодия, которую он в нем исполнял — «Мое сердце принадлежит тебе», — сразу же стала шлягером.

— Представляю тебе фройляйн Марию, Вилли. Сегодня она кончила нашу школу с «Magna cum laude». Сделай же так, чтоб наша лучшая выпускница не скучала. И смотри-ка относись к ней с должным почтением. Настанет день, когда будешь гордиться, что однажды танцевал с нею.

Буш шутил. А может, кто знает, и говорил серьезно. Однако до каких-то лучших дней Марии снова пришлось стать статисткой. И все же в конце концов голос ее зазвучал более весомо — когда она с явным успехом выступила в знаменитом ревю Харелл-Чарелла. В какой-то вечер варьете на Винтергартене посетила со своими друзьями известная актриса Тилла Дюрье. Когда на сцене появилась Мария, Тилла, не отрывая глаз от сцены, внимательно слушала ее, затем в одном из антрактов пригласила к своему столику.

— Очень рада познакомиться, фройляйн. Мне говорил о вашем чудесном голосе Вилли Форст. Советовал послушать и Сандро Моисси. Они были правы: у вас действительно прекрасный голос.

Тилла была любимицей публики, и столь лестные высказывания не могли не доставить радости Марии Она любезно поблагодарила.

— Но не подумайте, будто пришла только затем, чтоб говорить комплименты. Есть предложение Мы готовимся сейчас к турне по Германии, так вот: не хотите ли присоединиться? У меня такое ощущение, что вдвоем мы произведем впечатление на самых капризных зрителей.

Вступить в труппу Тиллы Дюрье? Предложение было исключительно заманчивым. И все же Мария не знала, стоит ли его принимать. Здесь, в варьете, место надежное, не на неделю-другую, хотя нельзя сказать, что оно так уж устраивает ее, приносит удовлетворение…

— Вы в чем-то сомневаетесь? — искренне удивилась Тилла, отлично понимавшая, как бы осчастливило ее предложение любую певицу.

— Должна признаться, очень плохо знаю Германию, здешние вкусы…

— Ах, вкусы…

Тилла недовольно скривила красиво очерченные губы.

— Наши вкусы, милая моя, начали стремительно катиться вниз. К великому сожалению. То, что делаем мы, — это почти проповедь. И дай бог, чтоб хоть кое-где еще остался настоящий вкус. Во всяком случае, в этом моя основная мысль: сохранить у людей потребность в хорошей музыке. Мне кажется, вы тоже способны на такой тяжкий труд. О том же, что делаете здесь, говорить не будем. Знаю, в каком положении. Говорили. Причем люди, не доверять которым у меня нет оснований. Репертуар наш будет крайне серьезным. Что же касается заработка, можете не сомневаться — будет намного больше, чем в этом варьете, И последнее: о Халлерах не беспокойтесь. С ними улажу сама.

И началась новая жизнь. Кочевая и трудная, зато интересная. Полная новых впечатлений, щедрая на неожиданности. Мелькали перед глазами города и люди, гостиницы и поезда. Три-четыре дня в каком-нибудь городке, затем — прощальный концерт, аплодисменты и цветы. Потом — другая сцена, другой зал. Комната в другой гостинице, обед в другом ресторане. Но вместе с тем и неведомое доселе ощущение полной свободы. Удовлетворение и уверенность в себе, никогда еще не испытанные. Репертуар она составила из австрийских песен, итальянских канцонетт, русских романсов и вальсов бессмертного Штрауса. На маленьких городах провинций Висбаден, Трир, Бонн или Майнц в самый разгар курортного сезона волнения, сотрясавшие Берлин, еще не отразились. Жизнь текла здесь тихая, даже патриархальная. Концерты столичных артистов были событием, к которому задолго готовились и в котором принимали участие целыми семьями, начиная от учеников подготовительных классов лицеев и кончая дряхлыми старушками, почти не выходившими из дома. Иногда, впрочем, случалось, что во время концерта появлялось несколько шалопаев, которые учиняли беспорядки, свистели или разбивали стекло на двери. Перепуганные обыватели жались, точно улитки в своих раковинах. Кто-нибудь из администрации, а то и из полиции хватал горлопанов за воротники и выдворял из зала. Артисты продолжали концерт. Однако никто не понимал, что все это означает. Не подозревал, к чему может привести. В какой-то вечер, в саду летнего театра в Кобленце, в то время, как Мария исполняла пьесу из цикла «Без солнца» Мусоргского, подобная банда освистала ее, стала бросать на сцену гнилые яблоки. Они кричали: «Германия для немцев! Без чужаков и евреев!»

Зато в Хейдельберге студенты, среди которых было немало иностранных, устроили ей овацию, усыпали цветами сцену. После концерта у выхода ждала целая толпа, которая шумной свитой провожала ее до гостиницы, а потом долго еще пела под окнами веселые студенческие песни.

Иногда после окончания концерта городские власти давали в честь артистов ужин. Но даже там, где им не оказывались подобные знаки внимания, ужинали они непременно в самом лучшем ресторане. Комфортабельными были и гостиницы.

Мария стала пользоваться успехом. Но порой ей казалось, что успех этот мало чем отличается от того, который был у нее в Вене на семейных торжествах. Хотя что правда, то правда, кое-где местные газеты посвящали несколько хвалебных строк не только Тилле — с уважением и симпатией упоминалось и имя молодой дебютантки. Некоторые заметки были даже подписаны известными фамилиями, и авторы неизменно предсказывали ей блестящее будущее оперной певицы, возможно даже на сцене Берлинской оперы.

В Мангейме ее ждала телеграмма:

«Срочно приезжайте Дрезден точка. Готовится постановка «Богемы» точка. Обеспечена роль Мими на хороших условиях точка. Буш».

Сколько раз, предаваясь мечтам, она думала о дне, когда выйдет на сцену одного из больших оперных театров! Впервые подобные мысли стали одолевать ее еще в Вене. Но в том шатком, ненадежном положении, в котором она тогда находилась, нужно было гнать эти мысли, иначе они могли привести к безумию. В годы учебы в Берлине такая возможность порой тоже казалась не столь уж фантастической. Иногда даже пыталась сравнивать себя с исполнительницами главных ролей, старалась представить, как бы исполнила ту или другую ноту, какими бы жестами сопровождала пение. Но все это