Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

class="p1">— Да, родная моя, сейчас! Дыши, счастье моё... Дыши. — Губы Эллейв вжались в её висок.

Через несколько минут они уже мчались в повозке. Эллейв поддерживала Онирис в объятиях, шепча нежные слова, а та проваливалась в мучительное кружение и непреодолимую сонливость.

Батюшка Тирлейф перепугался, когда Эллейв внесла полубесчувственную Онирис в дом на руках.

— Что случилось? — воскликнул он, бросаясь к дочери, испуганно заглядывая в её лицо с закатившимися глазами и дрожащей от волнения рукой гладя её волосы. — Онирис, дитя моё! Доченька, ты меня слышишь?! Госпожа корком, что с ней?!

— Опять сердечко, — ответила та. — Она приняла своё лекарство, но ей всё равно худо. Нужен врач, и немедленно!

Врача вызвали, и он явился быстро. Осмотрев Онирис и выяснив, что за лекарство она принимала, он пришёл к выводу, что дело в чрезмерной дозе.

— Давление крови в сосудах госпожи Онирис резко и опасно упало, — сказал он. — Мозг испытывает голодание. Нужно незамедлительно привести её сосуды в порядок, они слишком сильно расслабились.

Вынув из герметичной ёмкости со спиртом стеклянный шприц, он набрал из флакона и впрыснул в вену Онирис лекарство. Минут через пятнадцать она открыла глаза.

— Любимая! — склонилась над нею Эллейв, гладя её по щекам. — Как ты? Тебе лучше, сокровище моё?

Увидев над собой испуганное лицо батюшки Тирлейфа и сурово-встревоженное лицо Эллейв со сдвинутыми бровями, Онирис тихо, устало заплакала. Губы Эллейв вжались в её висок, шёпот тепло защекотал:

— Ну-ну-ну... Всё хорошо, любовь моя, я с тобой. Я не позволю никому вбить клин между нами. Я не отступлюсь и не отдам тебя никому и никогда.

Онирис понемногу оживала, смогла даже сесть в постели, но врач запретил ей подниматься на ноги.

— Сегодня только сидеть или лежать, — сказал он. — Вставать можно пробовать завтра, но только с поддержкой. Будь осторожна с прописанными тебе лекарствами, госпожа Онирис! Назначенную дозу ни в коем случае нельзя превышать. Наливай средство не на глаз, а пользуйся мерной ложечкой. Между приёмами должно проходить не менее двенадцати часов.

Да, Онирис нарушила всё, что можно было нарушить: и лекарство на глаз плеснула, и выпила вторую дозу следом за первой слишком быстро — спустя всего два или три часа. С лечебными снадобьями не следовало шутить и безалаберно относиться к их приёму, она уже поняла это. Она лишь не могла понять, откуда и зачем взялась эта актриса. И было ли у Эллейв с нею что-нибудь... Но взгляд избранницы, нежный, внимательный, пристальный, исполненный тревоги за неё, говорил только об одном: Эллейв любит её. Это единственная правда, единственный эталон, на который стоило ориентироваться. Путеводный маяк для её трепещущего, измученного сердца.

Тепло её ладоней, сжимавших озябшую руку Онирис, было живительным и нужным как воздух. Сердце Онирис дышало и жило этим теплом, пока домой не вернулась матушка. Она тоже уже слышала историю с актрисой. Когда она вошла в комнату дочери, Эллейв почтительно поднялась на ноги. Темань, враждебно поджав губы и холодно поблёскивая глазами, проговорила непреклонно и жёстко:

— Госпожа корком! И что же это, позволь тебя спросить?! Ты снова доводишь мою дочь до недуга! А эта история... Я не знаю, правда это или нет, но это не имеет значения. Значение имеет то, что репутация Онирис не должна страдать и быть запачканной подобного рода скандалами. Они даже косвенно касаться её не должны! Ты просила испытательный срок — что ж, я тебе его предоставила. Но, увы, ты не оправдала ожиданий. Я не могу благословить Онирис на брачный союз с подобной сомнительной особой, как ты.

— Матушка, — простонала Онирис. — Прошу тебя, не будь такой жестокой...

— Я не жестока, дитя моё, я забочусь о твоём счастье, о чистоте твоей репутации! — сказала родительница, присаживаясь на постель рядом с ней и целуя её пальцы. — Я хочу уберечь тебя, моя родная! Нельзя вступать в брак с кем попало! Ты достойна только самого лучшего... А госпожа корком хоть и весьма ловко пленила твоё сердце, но оказалась далеко не безупречной особой.

— Да мне плевать на безупречность, на репутацию, на всю вот эту продиктованную тщеславием пустую шелуху! — роняя усталые слёзы на подушку и ощущая на сердце ноющий рубец, проскрежетала сквозь зубы Онирис. — Я люблю Эллейв, я верю ей! Вся эта история — какая-то клевета!

— Клевета? Но помилуй, дитя моё... Зачем кому-то клеветать на госпожу коркома? Кому, скажи на милость, могло понадобиться выдумывать эту историю и раздувать скандал? — вскинула матушка брови. — Быть может, у неё есть какие-то недруги, которым во что бы то ни стало нужно её очернить?

— Таких недругов у меня точно нет, госпожа Темань, — жёстко, с нажимом на слове «таких» проговорила Эллейв, поблёскивая оружейной сталью во взгляде. — Есть у меня, правда, одно подозрение относительно того, кому могло бы понадобиться замешать меня в скандальной истории, но я лучше придержу свои мысли. Если я их выскажу, скандал может выйти не меньший, если не сказать — больший.

Матушка заблестела глазами в вызывающем прищуре, дрогнула ноздрями и поджала губы ещё более жёстко и непримиримо.

— Ну-ка, ну-ка, госпожа корком! Может, всё же озвучишь свои догадки? — двинула она бровью. — Очень любопытно.

Рот Эллейв был сурово и жёстко сжат, глаза — холоднее морозной ночи. Она, оказывается, умела быть и глыбой мертвенного льда, как её батюшка Арнуг.

— Я лучше воздержусь, сударыня, — повторила она негромко и сдержанно, но сдержанность эта была грозной, не предвещающей ничего доброго. — Онирис нельзя волноваться, её нервы и так истрёпаны, а сердечко атакуют со всех сторон невзгоды и тревоги.

— Эллейв! — воскликнула Онирис, поднимаясь на локте и ощущая своим измученным сердцем мертвящее дыхание этого страшного льда. — Что ты имеешь в виду?! Объясни!

— Милая, не надо. Успокойся, ляг. — Руки Эллейв уложили Онирис и бережно, заботливо прикрыли её плечи одеялом, а глаза оставались жутковато-серьёзными, беспощадно-стальными. — Этому не стоит быть озвученным. Слишком это неприглядно и может огорчить тебя ещё сильнее.

— Так, я не намерена больше это выслушивать! — взорвалась матушка. — Госпожа корком! Прошу тебя покинуть этот дом!

Эллейв выпрямилась — несгибаемая, исполненная непреклонного достоинства и как никогда похожая на Арнуга.

— Сударыня, выгонять меня отсюда имеет право только хозяйка, госпожа Розгард, — сказала она негромко, отчётливо, холодно. — Вот