Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

Вдруг кто-то из компании офицеров спросил:

— А ты случайно не госпожа Ви́мгринд, актриса?

Госпожа в чёрном со слащавой улыбкой обернулась.

— Совершенно верно, мой красавчик. Ты видел мои спектакли?

— Доводилось бывать, сударыня. Я, можно сказать, даже твой поклонник, — ответил офицер.

Госпожа Вимгринд заулыбалась ещё слаще.

— В самом деле? Как приятно!

Компания друзей оживилась. История выходила даже не пикантная, а прямо-таки огонь! Госпожа Вимгринд жила в своём маленьком особнячке с братом — отставным военным, а также двумя малолетними детьми. Узами брака она никогда не была ни с кем связана. Детей она прижила с коллегой-актёром, но до свадьбы у них так и не дошло — она выгнала его за пристрастие к хмельному. Время от времени у неё появлялись то любовники, то любовницы, но все эти связи оказывались мимолётными и непрочными. Так и жила она, зарабатывая средства к существованию игрой в театре, который, к слову, ставил пьесы, в своё время написанные Теманью. У отставного брата была небольшая военная пенсия от государства; ни одна госпожа пока не позвала его в супруги, и он жил в доме сестры — перезрелый жених с сединой в чёрной гриве вьющихся волос. Его часто можно было увидеть прогуливающимся с племянниками. За ним одно время тоже водился грешок пьянства, но сестра пригрозила, что вышвырнет его из своего дома, если он не бросит эту вредную привычку. Идти ему было больше некуда, вот и пришлось взять себя в руки и стать образцовым заботливым дядюшкой.

Никто не знал, что изумруды в аляповатом и дёшево смотревшемся гребне госпожи Вимгринд — фальшивые. Она хвалилась, что это подарок одной богатой поклонницы, но на самом деле она купила эту безделушку сама.

Её отставной брат носил карманные часы с фальшивыми бриллиантами, но об этом тоже никто не знал. А точнее, никому не было до этого никакого дела, хотя свою «статусную» вещь сей тщеславный господин регулярно доставал на всеобщее обозрение, дабы узнать время. Обыкновенно утром он шёл в закусочную выпить чашечку отвара тэи с маленькой булочкой из слоёного теста, одетый щеголевато, но весьма безвкусно. Племянники играли в скверике перед заведением, и он мог через большое витринное окно наблюдать за ними, сидя за столиком со скучающим видом. Уже много лет он ждал брачного предложения от какой-нибудь госпожи (теперь уже любой, хоть какой-нибудь), даже сестру просил пристроить его в достойные и добрые женские руки, но матримониальная стезя ему почему-то в жизни не удавалась. Вот и сидело это никем не востребованное седеющее сокровище, поглядывало на свои «богатые» часы и с тоской провожало глазами всякую сколько-нибудь перспективную на вид даму.

Уже на следующий день об этой истории шушукалось чуть ли не полгорода. Ну, ладно, не совсем полгорода — поменьше, но и этого было достаточно, чтобы разразился скандал. Когда к Онирис в её конторе подошла коллега и спросила, правда ли, что её избранница бросила свою предыдущую возлюбленную ради более выгодной партии, девушка помертвела и не знала, что ответить. Она лишилась дара речи.

Дорабатывала она оставшиеся служебные часы в каком-то тумане, сердце грохотало в груди тяжёлыми ударами, от которых становилось больно. С ней даже чуть не случился приступ, но вовремя принятое лекарство помогло унять нарастающую катастрофу в груди.

Выскочив из конторы в шесть часов с трясущимися руками, колотящимся сердцем и раздувающимися, как кузнечные мехи, лёгкими, она помчалась к Эллейв, но не застала её дома. Пыхтя от одышки, Онирис бросилась в порт, но там избранницу тоже не нашла, и тогда её ноги, повинуясь какому-то внутреннему голосу, свернули на знакомую улицу... Но не в свою любимую закусочную-кондитерскую она зашла, а в заведение напротив.

Эллейв сидела в одиночестве за столиком. Перед нею стояла бутылка «крови победы» и хрустальная чарка с парой глотков напитка на дне; судя по изрядному количеству оставшейся красной жидкости в бутылке, если Эллейв и выпила, то совсем немного. Онирис, ощущая нарастающие мучительные удары в груди, остановилась перед ней. Та вскинула на неё глаза, но осталась сидеть.

— Эллейв, — ловя ртом воздух, выдохнула Онирис. — Что это за история с бывшей возлюбленной? Об этом уже все говорят... Я услышала об этом от сотрудницы на службе!

Эллейв ожесточённо дёрнула верхней губой.

— Я уже устала всем повторять, что не знаю эту госпожу, — сквозь оскаленные клыки прорычала она. — Это какая-то актриса, кажется. Я понятия не имею, зачем ей понадобилось изображать брошенную избранницу, но клянусь тебе сердцем моей матушки — это клевета. Клевета, Онирис!

Та, ощущая нарастающую дурноту, присела за столик. Её прижатая к груди рука заставила Эллейв встревоженно сверкнуть глазами.

— Милая... Тебе плохо? Снова сердце? Эй, принесите воды, немедленно! Любимая, у тебя с собой твоё лекарство?

Онирис, устало облокотившись на столик и закрыв глаза, медленно кивала. Воду принесли, и она на глаз плеснула в стакан из флакона темно-зелёную жидкость, выпила. Эллейв, взволнованно стискивая её руку, заглядывала ей в лицо.

— Как ты, радость моя?

Онирис, сидя по-прежнему с закрытыми глазами, тяжело дышала. У Эллейв вырвался рык.

— Будь она проклята, эта госпожа Вимгринд... Актриса погорелого театра... Онирис, счастье моё, верь мне! Я впервые увидела её только вчера! Кому понадобился весь этот спектакль — понятия не имею. Но я разберусь! Я не позволю им доводить тебя до недуга снова! Идём на свежий воздух, милая... Идём.

Эллейв бросила на столик деньги за выпивку, подхватила Онирис на руки и вышла с нею на улицу. В уютном скверике неподалёку она усадила её на скамейку и снова нежно сжала её холодную руку между своими тёплыми ладонями. Рядом цвели яркие и пышные, холодостойкие осенние цветы, здания по соседству испускали серебристо-белый свет, а на краю неба дотлевали остатки заката.

— Любимая, ты веришь мне или болтовне досужих языков? — хрипловато спросила Эллейв, мерцая угрюмо-тревожными искорками в зрачках. — Не слушай ничьих наветов, ничьей клеветы и сплетен, прошу! Здесь что-то нечисто! Но кому понадобилось всё это устраивать, а главное — зачем? Вот этого я понять пока не могу.

Онирис открыла глаза. Зрение мутилось, в глазах двоилось — вероятно, от чрезмерной дозы лекарства. Она и в первый раз плеснула щедро, а сейчас и вовсе чуть ли не полфлакона в стакан с водой вылила.

— Мне... нехорошо, — как бы со стороны услышала она собственный умирающий шёпот. — Отвези меня домой...